- Леночка, а вы лицемерка, - заметил я, приканчивая телятину с тушеными овощами. - Не далее как сегодня утром в тренажерном зале вы утверждали, что каждый человек имеет право быть таким, каков он есть, а если он подлаживается под вкусы и мнения окружающих, чтобы им понравиться, то предает собственную личность, уникальную и неповторимую. Я правильно воспроизвел вашу мысль, ничего не исказил?
Улыбка на лице Мимозы погасла, она с тревогой глянула на Чертополоха Петровича, и я понял, что она угадала мои намерения. Ах ты прозорливая моя!
- Да, верно, - едва слышно подтвердила она.
- Тогда почему вы так внимательно и терпеливо выслушиваете ту критику, которую наш уважаемый Павел Петрович регулярно обрушивает на все и всех, а? Я - понятно, я человек старой закалки, ментальный ретроград, приученный к тому, что к мнению окружающих, особенно старших, необходимо прислушиваться и следовать их указаниям. Но вы-то, вы, с таким свободным умом и такими неординарными суждениями, почему молчите и не возражаете? Почему подделываетесь под вкусы Павла Петровича и позволяете ему навязывать свое мнение?
Чертополох, кажется, забыл, что нужно дожевать находящийся во рту кусок. И сказать ничего не может, и проглотить не может. Глаза вытаращил, лицо беспомощное. Бедняга, ему, наверное, никогда не приходилось слышать такое в свой адрес. Он-то думал, что делает благое дело, учит нас, несмышленышей, уму-разуму, а оказалось, что это воспринимается как назойливое навязывание его мнения.
Елена растерянно молчала, и по ее глазам я видел, что она даже не пытается найти какой-то логичный или хотя бы остроумный ответ. Она приготовилась к казни, как отданная на заклание овца. И тут я сам себя в очередной раз удивил. Ведь еще минуту назад я был готов, что называется, размазать Мимозу по стенке - и неожиданно решил протянуть ей руку помощи и помиловать поверженного врага.
- Молчите, милая Елена? - с наигранной суровостью продолжил я. Так я вам скажу, почему вы так себя ведете. Вы подлаживаетесь под Павла Петровича, потому что хотите ему понравиться. Со мной вы ведете себя совсем иначе, потому что вы равнодушны ко мне, я для вас - пшик, пустое место. Мне вы понравиться не стремитесь. А все почему? Да потому, что вы влюблены! Да-да, не отпирайтесь, я давно наблюдаю за вами и пришел к неутешительному выводу, что мои надежды рассыпаются в прах. Мои чувства к вам безответны. Вы предпочли Павла Петровича. Увы! Я отхожу в сторону и уступаю место более счастливому сопернику.
Чертополоху наконец удалось сглотнуть, он судорожно запил кусок мяса яблочным соком и протестующе замахал руками, отгоняя от себя такие чудовищные домыслы. Елена хохотала до слез, я тоже развеселился, и мы вдвоем принялись допекать окончательно смутившегося Ежовича, который так и не понял, что же на самом деле произошло.
Честно говоря, не понял этого и я. Почему я внезапно сменил гнев на милость? Откуда во мне это совершенно не присущее мне великодушие? Что со мной происходит? Несколько недель назад я всего лишь заметил крохотное изменение в выражении собственного лица, и вот теперь я сам себя не узнаю. Решительно выбиваю дверь, таскаю на себе каких-то бизнесменов весом больше центнера, миролюбиво протягиваю руку противнику и пишу совершенно непонятный ни по смыслу, ни по форме, ни по жанру текст.
Откуда идут эти изменения, где их истоки? В травме, которую я получил в конце апреля? Или в том, что произошло там, за глухой стеной забвения, скрывающей от меня без малого два года жизни? И куда это в конце концов приведет?
Все это я хотел обсудить с Бегемотом, но мне не повезло. Он позвонил, долго и виновато извинялся, объясняя, что отравился чем-то, лежит в постели и сегодня никак не может приехать. Ну что ж, бывает. Я начал было прикидывать, не сходить ли мне поплавать, коль уж время нашлось, или, может быть, выйти в парк и найти Чертополоха с Мимозой, которые продолжали свято блюсти традицию послеобеденных прогулок. Но ничего решить не успел, потому что дверь комнаты распахнулась и пред моими очами возник Борька Викулов собственной персоной.
- Не ждал? - он насмешливо окинул меня взглядом. - А Линка не обманула, ты действительно выглядишь на миллион долларов. Я позваниваю ей периодически, узнаю, как ты, не нужна ли какая помощь, ты же сам никогда ничего не скажешь и не попросишь, я тебя знаю. Она мне и расписала, каким ты стал бравым молодцом. Дай, думаю, нагряну без предупреждения да погляжу, так ли это, а то не верится.
- Не ври, - я обнял Борьку, похлопал по спине, усадил в кресло, не скрывая радости. - Любопытство - не твой диагноз. Говори, зачем приехал.
Я и в самом деле ужасно обрадовался. Конечно, я собирался вечером советоваться с Мусей насчет своих подозрений, но я хорошо знаю свою Персидскую Кошечку, у нее один ответ: надо обратиться в милицию или в ФСБ. Типично женский подход - в опасной ситуации бежать за защитой. Мне же нужен был подход мужской, который описывается формулой "разобраться самому", и здесь моим единственным надежным советчиком мог оказаться именно Борька.
- Если честно, приехал я с тобой повидаться, соскучился, - он хитро улыбнулся. - Но поскольку ты у нас крупный литератор и известная на все европейские и азиатские страны личность, то к тебе на кривой козе старой дружбы не подъедешь. Поэтому я изобрел повод для встречи.
- Какой?
- Я выяснил насчет любовника твоей дочери, этого музыканта по имени Гарик. И приехал отчитаться о проделанной работе.
- Да ты что?! - от изумления я даже дар речи потерял и никаких других слов, кроме этих, не смог найти. - Ты серьезно? Ты действительно сделал это?
- Нет, шучу, - Борька улыбнулся. - Ну конечно, сделал. Извини, что не сразу, случая не было.
- И как тебе это удалось?
- Да остались кое-какие связи после контактов с правоохранительной системой, - уклончиво объяснил он. - И сын помог, они же с твоей Светкой почти ровесники, в одних сферах тусуются, общий язык всегда найдут. Короче, Дюхон, слушай, чего я на него накопал. Этот Гарик по фамилии Рыжов и по имени Игорь имеет нечто вроде артистического псевдонима Гарри. Во всяком случае, именно так пишут на самодельных афишках. Он выступает в прицепе с несколькими обалдуями, на сольный концерт ни номеров не хватает, ни поклонников. Знаешь, как это бывает? У одного есть полтора десятка фанатов, у другого - столько же, ради пятнадцати человек снимать зал и выступать смысла нет, а когда соберется таких гениев человек пять-шесть да поклонники каждого придут, вот и получается под сотню зрителей, уже какая-то иллюзия зала и публики.
- Понял. Дальше, - нетерпеливо потребовал я. Дальше выяснилось, что у Гарика не только темное прошлое, но и весьма сомнительное настоящее. Он дважды успел побывать на зоне, оба раза будучи несовершеннолетним, сочинять и исполнять песни начал именно там, в колонии, и решил, что будет отныне зарабатывать на жизнь своим бессмертным искусством. Дело шло плохо, таланта было явно маловато, да и со вкусом, как с музыкальным, так и литературным, у нашего Гарика не все благополучно. Однако у мальчика были друзья. Закадычные. Кореша, одним словом. Ну, понятно откуда они взялись. Эти кореша репу почесали, посмотрели повнимательнее на Гарикову красивую рожу и на ладную фигуру с широченными плечами и узкими бедрами, да и сделали своему братану предложение, от которого он не смог отказаться. Не смог, потому что не захотел, а вовсе не в том смысле, в каком написано в "Крестном отце" у Марио Пьюзо.