В холодильнике нашелся лимонад. Они смешали с ним водку и молча выпили. А потом Ивон вдруг захотелось выговориться, словно внутри нажали какую-то болезненную клавишу. «Зачем это тебе нужно? — спрашивала она себя. — Зачем?»
А затем.
Ей казалось, что молчание сейчас может разрушить душу, которая неожиданно стала очень хрупкой. Непереносимо держать в себе правду, которую так легко принять за ложь.
Стемнело. Ивон не стала задвигать шторы, и комнату украсили виньетки уличных огней и неоновых реклам. Она сидела, закрыв глаза. Робби без пиджака и туфель устроился на полу напротив, откинувшись спиной на цветистый диван, взятый напрокат «перевозчиками». Подушки до сих пор хранили неистребимый запах сигарного дыма. По вечерам, когда Ивон на этом диване смотрела телевизор, он ощущался особенно остро.
Робби приложился к бокалу и, шевеля пальцами ног в фасонных носках, продолжал размышлять над ее вопросом:
— Да, я могу представить. Ты хочешь сказать, что у тебя… такое ощущение?
— Именно, — ответила она. — Это мучит меня уже давно. Долгие годы. Очевидно, потому, что я все вложила в спорт.
Тело являлось главной заботой спортсменов. Каждый раз после игры приходилось подсчитывать потери: синяки, ссадины, растяжения, мышечные боли. Ее кожа казалась постоянно наэлектризованной. У большинства девушек из команды это состояние сублимировалось в сексуальность, но для Ивон сексом была сама игра. Пробуждающаяся чувственность, которую она прятала глубоко внутри, находилась почти под суеверным запретом. И не только из-за церковного воспитания. Ивон боялась, что высвобождение чувственности ее как-то опустошит, обеднит, лишит возможности страстно и стремительно носиться по полю.
В старших классах она уже считалась серьезной спортсменкой. Слишком серьезной для многих мальчиков, и они держались от нее на расстоянии. К тому же это был мормонский городок, где большинству ребят до шестнадцати лет вообще не разрешали встречаться с девушками. А у нее как раз в тот период что-то где-то зашевелилось, и очень захотелось попробовать. Случай представился, когда Ивон исполнилось семнадцать. Как и большинство девочек, она потеряла невинность после выпускного бала. Это было похоже на какой-то ритуал. Она лежала в траве на склоне, где зимой каталась на лыжах, прислушиваясь к своим ощущениям, пока Расселл Хьюгел, пыхтя, снимал с нее трусы. Вот он наконец вошел и… сразу же закончил. Это длилось не больше минуты. Он помог Ивон подняться, тщательно отряхнул прилипшие к платью листики и травинки и молча проводил обратно к школе. Бедный парень, наверное, смущался, боялся, что своими неловкими действиями все испортил. И в самом деле, петух, махая бесполезными крыльями, делает это с курицей дольше, чем с ней Расселл. Вот такой у Ивон был секс. Она периодически прокручивала это в памяти. Просто перерыв, антракт между танцами, давно предвкушаемый и такой короткий. Полное разочарование. Платье она убрала, чтобы больше никогда его не видеть. Потом был спорт, спорт и еще спорт, а после колледж.
О гомосексуалистах, о том, что они существуют, ей было известно, но смутно. Что можно требовать от провинциалки, выросшей на ранчо. Бараны и овцы. Быки и коровы. В церкви рассказывали что-то о Содоме, но ведь Господь это разрушил.
— Первый сезон в летнем тренировочном лагере я провела, не имея об этом никакого понятия. А ведь некоторые девчонки там были лесбиянками, например Энн-Мэри. Девочки шутя предупреждали меня, чтобы я с ней один на один старалась не оставаться. Но мне было без разницы. Представляешь, я тогда еще ничего не просекала! А когда начала тренироваться серьезно, подружилась с центровой. Хорошая спортсменка, но не звезда. Ее звали Хилари Биком, родом из Филадельфии, на два года меня старше. Тогда в женском хоккее на траве было много представительниц высшего класса, до сих пор не понимаю почему. Игра жесткая, часто бьют клюшками по ногам и голове, травмы серьезные, но «благородные» девицы валом валили. Мода, что ли, такая? Все из частных школ, богатые. Хилари Биком была из таких. Одежда от Лоры Эшли[44] и все остальное.
Хилари сразу выделила Ивон. Садилась рядом в автобусе, болтала, делилась разными сплетнями. С тренировки они всегда возвращались вместе. И вот однажды вечером в мае девушки напились. Выпивать в лагере категорически запрещалось, они подписывали обязательство, но Хилари закончила колледж и по этому поводу устроила загул, в который вовлекла Ивон. В конце концов, совершенно одуревшие, они оказались в комнате Хилари. Дурачились, представлялись персонажами фантастических телевизионных фильмов, какие смотрели в детстве.
— Я вижу твою ауру, — торжественно проговорила Хилари, беря Ивон за руку. — Я вижу твою ау-руу… — повторила она и начала делать руками пассы. Потом, весело смеясь, они рухнули на постель.
— И что же ты там видишь? — спросила Ивон. Хилари наклонилась.
— Я вижу, что ты пьяна.
Она повалилась головой на подушку, полежала пару секунд, потом продолжила:
— Еще я вижу, ты не уверена в себе. — Ее глаза неожиданно вспыхнули. — Ты боишься.
— Неужели? — спросила Ивон, сознавая, что это уже не смешно.
Хилари стала медленно оглаживать ее голову и торс. Чуть-чуть, едва касаясь.
— Я чувствую твое томление.
Лицо Хилари находилось всего в нескольких сантиметрах от ее лица, и в полумраке можно было разглядеть небольшой шрамик, который она скрывала под макияжем.
— Ты знаешь? — спросила Хилари.
Да, Ивон знала. Они долго смотрели друг на друга, не решаясь ничего произнести. А затем Хилари приблизилась губами к губам Ивон. От нее исходило мощное благоухание свежего налитого женского тела, перебивающее фальшивые ароматы косметики. Поначалу эти губы были сухие, видимо, от волнения, и сухость воспринималась как хрупкая корочка на апельсиновой дольке, полежавшей на воздухе. Под этой сухостью, так же как под корочкой, ощущалась волнующая сладость. Потом Хилари медленно перенесла на Ивон вес своего тела.
— Неужели ты не догадывалась, чем занимаешься? — подал голос Робби.
— Нет. Просто со мной что-то происходило, но я не понимала, что именно.
Какого-то особенного удовольствия Ивон тогда не получила. Странно, это мало чем отличалось от того, чем они занимались с Расселлом. Ивон принимала ласки Хилари холодно, а та была настолько возбуждена, что ничего не замечала. За все время они не произнесли ни слова. Через месяц Хилари уехала из лагеря, и вскоре очертания этого приключения размылись в памяти. Ивон считала, что сильно отличается от большинства знакомых, и не без оснований. В самом деле, она приехала из маленького, никому не известного городка, ее отобрали в национальную олимпийскую сборную, и, наконец… она однажды переспала с девушкой.
Но неужели она будет лишена счастья, о котором мечтает каждый? Что, она не имеет на него права? Если бы Ивон об этом спросили тогда, после Хилари, она бы ответила, что мечтает иметь детей, свой дом, мужа, спокойного и искреннего, такого, как ее отец и младшие братья. И когда это случится, эпизод с Хилари забудется. Сейчас ей тридцать четыре, но иногда ее охватывало ожидание этого безмятежного счастья и одновременно угнетало осознание, что ничего подобного никогда не случится.