— Здесь? — спросила Мюриэл.
— Где угодно.
Эта прогулка привела Старчека в раздражение.
— Ларри, сейчас я думала о нас и сообразила, что мы проводили все время в ограниченных пространствах. Понимаешь? Ты говорил о садах, но мы всегда находились в помещениях. В судебных залах. Кабинетах. Номерах отелей.
Проезжавший мимо громадный автобус взревел, увеличив скорость, и до них донесся удушливый запах его выхлопных газов.
— Здесь прямо как на природе, — сказал Ларри. — Мюриэл, отчего по пути у меня было ощущение, что я иду на казнь?
Мюриэл неудачно попыталась улыбнуться. Развернула свой обед, но отложила его. Следующая фраза почему-то требовала свободных рук.
— Я решила прекратить наше дело против Ромми Гэндолфа, — сказала она. Взвесить «за» и «против» ей было нетрудно. На шести вещах, выкопанных Ларри в сарае Эрно, были отпечатки пальцев Эрдаи и Коллинза и ни единой улики против Ромми. Говоря об этом, она содрогалась от страха.
Ларри откусил большой кусок сандвича и продолжал жевать, но двигаюсь только его челюсть. Ветер поднял его распущенный галстук и долгое время удерживал параллельно земле.
— Ты первый, кому я сказала. После Неда, разумеется.
Проглотив, Ларри сказал:
— Я здесь для того, чтобы никто не услышал моих криков. Так?
Мюриэл об этом не думала. Но интуиция, как всегда, направила ее на верный путь.
— Ты, наверное, шутишь, Мюриэл. Положение у тебя превосходное. Ты сказала, Артур на сделку не согласится, но теперь у него нет выбора, если он не хочет смешивать с грязью свою подружку.
Мюриэл до сих пор так и не поняла до конца различий между их мирами. Ларри был одним из умнейших людей в ее окружении. Он читал книги. Умел мыслить абстрактно. Но закон представлял для него просто-напросто тактические уловки. Старчек не давал себе труда задумываться, как юристы, о границах допустимого. Он видел только большую картину, где обвинители и адвокаты выдумывали логические основания для того, чтобы делать то, что им нужно.
— Сомневаюсь, что он на это пойдет, — ответила Мюриэл. — Ему придется предать клиента, чтобы выручить Джиллиан.
— Есть смысл сделать попытку.
— Ларри, это неэтично для нас обоих. Я не могу предлагать такое Артуру.
— Мюриэл, кому ты это говоришь?
— Ларри, я совершаю ошибки, как и все люди, но стараюсь их исправлять. Я согласна с тем, что нельзя навязывать людям правила, если сам не живешь по ним. Кроме того, — сказала она и ощутила трепет сердца, — я уже не верю, что Шланг виновен.
Мюриэл предвидела, как он это воспримет, но видеть, как Ларри уходит в себя, было все-таки мучительно. Спина и лицо его отвердели, как бетон. Он был единственным человеком на свете, который любил ее так, как ей хотелось, и теперь превращался в ее врага.
— Шланг сознался, — спокойно сказал Ларри.
Это и являлось главной загвоздкой. В конце концов она могла бы сказать, что он обманул ее. Но Ларри, прослужившему детективом больше двадцати лет, тогда пришлось бы признать, что он сам обманулся. Это могло объясняться недостатком честности или компетентности. Или в некоторой степени того и другого. Однако сейчас ему было бы еще тяжелее приписать свою ошибку стремлению угодить ей.
Накануне Мюриэл сочла его мелодраматичным, когда он сказал, что она не может так поступать с ним. Однако Ларри часто одерживал над ней верх, и ему это удалось снова. Принять ее суждение означало бы уничтожить себя в собственных глазах. На такое не способна никакая любовь.
— Ларри, при создавшемся положении все ляжет на Джиллиан. Не на Дикермена или Коллинза. Расследование никаких сомнений не вызывает. Между нами говоря, нельзя идти на риск признания того суда неправомочным, это может привести к тому, что двери тюрьмы откроются перед всеми, кого Джиллиан судила в течение многих лет. Такую борьбу нельзя вести в деле, по которому назначена смертная казнь, где процедурные нормы очень жестки.
Слушая Мюриэл, Ларри не сводил с нее голубых глаз. В конце концов он поднялся, прошел несколько футов до проволочной урны и бросил в нее недоеденный сандвич. Потом вернулся по вытоптанной дорожке, петлявшей среди склоненной травы и одуванчиков.
— Ты понимаешь, что говоришь ерунду, не так ли? Если свалить все на Джиллиан, тебе это поможет гораздо больше, чем мне.
— Понимаю, что это поможет нам обоим.
— Едва ты освободишь Ромми, Артур тут же возбудит громкий гражданский процесс — и в расследовании вскроется все о заключении Дикермена и допросе Коллинза.
— Ларри, никакого расследования не будет. Допрашивать Шланга они не рискнут — он может сказать все, что угодно. Это дело будет завершено быстро и небрежно.
— Сразу же после первичных выборов.
Ларри сказал, что теперь видит ее расчетливой и совершенно бесчувственной. Но она кивнула в ответ. Какая есть, такая есть. И не всегда хорошая. Подумала, стоит ли говорить, как будет страдать по нему. Ей предстоят жуткие ночи. Но она будет вся в делах. До худших времен еще, видимо, далеко.
Накануне она горячо молилась в церкви. Благодарила Бога за все его благодеяния. Содержательную жизнь. Внука Толмиджа. Любви у нее нет, но, видимо, потому, что она хотела ее меньше, чем многие другие. И все же, когда поднялась на ноги, у нее снова закружилась голова. Ей очень захотелось подползти к нему. Но она избрала для себя одиночество. Багровый от ярости, Ларри горбился, подперев голову рукой. Она понимала, что он теперь всегда будет думать о ней, как о женщине, испортившей ему жизнь.
— Мне нужно ехать к Джону Леонидису, — сказала она ему. — Я обещана встретиться с ним в «Рае».
— Возвращаешься на место преступления? — сказал Ларри.
— Совершенно верно.
— Не проси, чтобы я покрывал тебя перед ним. Или перед полицейскими. Не стану, Мюриэл. Буду рассказывать правду о тебе всем, кто спросит.
Ее враг. Его правду. Она последний раз взглянула на него и пошла искать такси.
Половину пути к ресторану Мюриэл тихо плакала. Потом, когда до него осталось несколько миль, стала думать о том, что скажет Джону. Она собиралась рассказать ему все, все подробности. Джон не болтлив, а если разболтает, быть по сему. Но теперь она старалась найти слова, чтобы утешить его. Джон Леонидис ждал десять лет, чтобы кто-то смертью искупил преступление против его отца. Даже если она сможет убедить Джона, что Эрно повинен в смерти Гаса один, в чем теперь у нее не оставалось сомнений, — даже в этом случае Джон будет расстроен и огорчен мыслью, что Эрдаи умер своей смертью. После десятилетия разборов дел об убийствах и общения с родственниками жертв Мюриэл была убеждена, что понесшие утрату люди в какой-то отдаленной части сознания — первобытной, страшащейся тьмы и громких звуков — верят, что, когда убьют, кого нужно, того, кто заслуживает быть стертым с лица земли, их погибший любимый человек вернется к жизни. Такова жалкая логика мщения, усвоенная в детских манежах, логика жертвенных алтарей, где люди пытались обменять одну жизнь на другую.