— Хочу сокращения срока, — заявил Коллинз, едва надзиратель вышел.
— Не спеши, приятель, — сказал Ларри. — Сделай несколько шагов назад. Может быть, для начала следует поздороваться.
— Я сказал, что хочу сокращения срока, — ответил Коллинз. Теперь его негритянский акцент был не таким сильным. Обращался он к Мюриэл, поняв, что она обвинитель и будет принимать решение.
— Сколько наркотика было у тебя при аресте? — спросила она.
Коллинз потер лицо с курчавой, отросшей за несколько дней в тюрьме щетиной, возможно, делая тем самым своеобразное заявление. В тюрьме его не могли допрашивать без нового напоминания о правах, которое не было сделано. По извращенной логике закона таким образом ничто из сказанного не могло быть использовано против него, объяснила Мюриэл, но Коллинз уже не раз бывал в заключении и понимал это сам. Он просто тянул время, обдумывая тактику.
— Полфунта, — ответил он наконец, — пока нарко не взяли своей доли. Теперь шесть зон. Оставили ровно столько, чтобы можно было намотать мне пожизненный срок.
Коллинз рассмеялся при мысли о безнравственности полицейских. Они продадут две унции или употребят их сами. Ему все равно грозило пожизненное заключение без права условно-досрочного освобождения.
— Может, расскажешь нам, что знаешь? — спросила Мюриэл.
— Может, скажете, насколько сократится мой срок, и перестанете держаться так, будто перед вами тупой негр, попавшийся на удочку полицейских.
Ларри встал. Слегка потянулся, но это была уловка для того, чтобы подойти к Коллинзу сзади. Оказавшись там, он ухватил примкнутую к полу цепь и натягивал ее, пока она не врезалась молодому человеку в пах, заставив его откинуться назад. Мюриэл предостерегающе взглянула на Ларри, но он знал, где остановиться. И, стоя сзади, положил руку на плечо Коллинзу.
— Слишком уж ты заносишься, мой друг, — сказал ему Ларри. — Не хочешь разговаривать с нами — не надо. Дело хозяйское. Мы можем уйти, а ты получай пожизненный срок. Но если хочешь пораньше выйти, начинай вести себя, как хороший, мальчик. Потому что я не вижу за дверью очереди обвинителей, желающих предложить тебе лучшую сделку.
Когда Ларри выпустил цепь, Коллинз презрительно посмотрел на него, потом обратил взгляд на Мюриэл. Он взывал к ней чуть ли не против своей воли. И вряд ли понимал, насколько глупо себя ведет. Мюриэл указала Ларри на дверь, они вышли из комнаты и молчали, пока надзиратель не вошел внутрь присмотреть за своим поднадзорным.
— Терпеть не могу вести переговоры с наркоторговцами, — сказал Ларри. — Они вечно затыкают меня за пояс.
Мюриэл рассмеялась. Старчек мог подшучивать над собой. Толмиджу этому никогда не научиться. Ларри одет был в длинную кожаную куртку, и, шепчась с ним, она ощущала животное тепло, исходившее от его тела.
— Я не знаю, хочет ли этот ублюдок обвести нас вокруг пальца, — сказал он, — или у него действительно есть нужные сведения.
— Есть только один способ выяснить, — ответила Мюриэл. — Нечего играть с ним втемную. Пусть выложит карты на стол. А потом посмотрим. Если выдаст нам убийцу и согласится дать показания на суде, может быть, отдел по борьбе с наркотиками даст заключение, что у него было меньше шести унций, чтобы он получил от десяти до двенадцати лет. Только со своей стороны я не могу ему ничего обещать.
Ларри кивнул. План был принят. Но едва он хотел повернуться, Мюриэл схватила его за мускулистую руку.
— И пожалуй, теперь вести разговор нужно мне. Думаю, ты уже сыграл роль злого полицейского.
Когда они снова вошли в комнату, Мюриэл объяснила Коллинзу, что от него нужно. За проведенное в одиночестве время Коллинз сменил тон на менее вызывающий, но все равно покачал головой.
— Я никому не обещал, что буду давать показания. Мне ведь оставаться здесь. Разве не так? Что бы ни сказал, оставаться, верно?
Мюриэл кивнула.
— И мне туго придется, если выступлю свидетелем. «Г.-и», — он имел в виду шайку «Гангстеры-изгои», — не станут дожидаться, пока ты заложишь кого-то еще.
— Послушай, — сказала Мюриэл, — ты для нас тоже не подарочек. Человек, дающий показания, чтобы спастись от пожизненного срока, монахиней в глазах присяжных не выглядит. Но если не подтвердишь на суде того, что скажешь нам, твои слова ничего не будут стоить.
— Выступить свидетелем не могу, — упорствовал Коллинз. — Хотите, устройте мне проверку на детекторе лжи и пользуйтесь его показаниями, но на свидетельское место не поднимусь ни за что. Я тайный осведомитель — и только.
Они препирались еще несколько минут, однако Мюриэл хотела покончить с вопросом о его выступлении в суде. У нее было предчувствие, что Коллинз в конце концов сдастся, но дело, где в качестве свидетеля требуется кандидат на пожизненный срок, не стоило даже возбуждать. В конце концов она предложила повести речь о сокращении срока в прокуратуре, если сведения Коллинза приведут к обвинительному приговору. И сказала, что им нужно услышать сейчас, чем он располагает.
— А что, если вы надуете меня? Возьмете того типа и забудете обо мне? Что тогда со мной будет?
Он вопросительно взглянул на Старчека своими янтарными глазами.
— Я думал, дядя сказал тебе, что со мной можно иметь дело, — ответил Ларри.
— Мой дядя, — произнес Коллинз и рассмеялся. — Что он понимает? Раскрась свинью губной помадой, она все равно свинья.
Мюриэл невольно улыбнулась, но Ларри напрягся. Слово «свинья» до сих пор вызывает злобу у большинства полицейских. Она коснулась его руки и сказала Коллинзу, что ничего большего сделать не в состоянии, так что пусть решает.
Коллинз вытянул шею и повертел головой, словно испытывая какое-то легкое неудобство.
— Я был в том баре, — сказал он. — В «Лампе».
— Когда? — спросила Мюриэл.
— На той неделе. Накануне перед арестом. Во вторник. И там ошивался этот хмырь, он часто туда заглядывает. Такая, знаете, уличная рвань.
— Имя?
— Там его называют Шлангом. Не знаю, с чего. Может, потому что он вроде совсем безмозглый. — Коллинз сделал паузу, чтобы насладиться своими словами. — В общем, я пил там кое с кем, а этот Шланг продавал слам.
— Какой слам он продавал? — спросил Ларри.
— На той неделе у него было золото. Цепочки. Он вытаскивал их из карманов, и у него была еще одна вещь — как там называется женское ожерелье с лицом на нем?
— Камея? — спросила Мюриэл.
Коллинз щелкнул длинными пальцами.
— Один человек из той братвы за стойкой хотел ее посмотреть, и Шланг показал ему, но говорит типа: «Нет, приятель, эта штука не продается». Оказывается, она открывается под лицом, это медальон, и там две фотографии внутри, двух младенцев. «Родня заплатит мне за нее хорошие деньги», — говорит. Я не понял, о чем он. Потом я пошел в туалет и увидел его снова, мы разговорились, и я спрашиваю: «Про какую родню ты говорил?» «Черт возьми, — отвечает он, — дамочка, с которой снята эта штука, на том свете. Я всадил в нее пулю». А он, знаете, не похож на такого, кто способен убить. «Набрался, что ли?» — спрашиваю. «Кроме шуток, — говорит, — замочил ее и еще двоих на Четвертое июля. Сам же видел про это по телевизору. Я взял у всех троих много чего, но уже все сбыл, кроме этой вещицы, никто не заплатит мне столько, как ее родня. Получу что-то вроде выкупа, когда шум поутихнет, а мне нужны деньги, чтобы с квартиры не погнали».