— Потому что хотели застрелить продавца, — ответила Джиллиан.
— Нет, не хотел. Я просто нервничал.
— Вы могли кого-то убить.
— Да, но ведь не убил. И почему сижу за это, не понимаю.
Джонс понимал. Просто ему хотелось поговорить на эту тему. Он до сих пор не спал ночами, думая о том, как одно мгновение изменило его жизнь.
— Джонс, это старая история, — сказала ему Рути.
— Конечно, — ответил он. — Я состарился, отбывая этот срок.
Но сказал он это со смехом.
— Как ваш подельник? — спросила Джиллиан.
— Ничего. Желудок теперь барахлит, и только. Вы дали ему всего тридцать лет. Через год он выходит.
— У него не было пистолета.
Не найдя, что на это сказать, Джонс вернулся к тележке. Он казался удовлетворенным, но через несколько дней снова будет считать, что его осудили несправедливо.
По пути к караульному помещению Рути без умолку посвящала Джиллиан в семейные неприятности Джонса. Видимо, секретом в ее представлении являлось то, о чем она рассказала лишь четвертой части населения земли. Но она была доброй. Помогла Джиллиан вынуть сумку из шкафчика и, словно любезная хозяйка, проводила Джиллиан к наружной двери.
Джиллиан открыла массивную дверь и взглянула из тюремного полумрака на яркий свет майского дня. Заключенные в это время находились во дворе, и, стоя на пороге, она слышала вдали выкрики и гул голосов. В Олдерсоне рядом с тюрьмой проходили железнодорожные пути. Большинство составов везло блестящий каменный уголь, но мимо проходили и поезда Вашингтон — Чикаго. Так близко, что можно было разглядеть всех пассажиров. Джиллиан не могла отвести от них взгляда. С невыносимой завистью она разглядывала людей, имеющих возможность ехать туда, куда вздумается. И мысленно называла их нормальными.
Джиллиан обернулась к Рути.
— Я забыла проставить время, когда расписывалась на выходе.
— Мы проставим.
— Я хочу сама.
Это было неправдой. Джиллиан просто хотелось, чтобы дверь, ведущая на волю, открылась перед ней еще раз. Когда замок щелкнул снова, у нее возникло ощущение, что механизм соединен с ее сердцем. Она Нормальная.
На полпути к автостоянке Джиллиан села на скамью поддеревом. И наблюдала за входящими и выходящими людьми. Нормальными. Как и она. В конце концов она вынула из сумочки книгу, которую читала. Фукидид[8] . Любивший классику Даффи навязал ей эту книгу, и она, к своему удивлению, находила громадное облегчение в повторении уроков далекого прошлого, в рассказах о забытых человеческих безрассудствах. Причина этого, полагала Джиллиан, заключалась в сознании, что со временем и она будет забыта, что ее грехи унесет могучее течение времени. И все ее современники, кроме нескольких ученых, художников, превратятся вместе с ней в нечто не более достопамятное, чем песок. И сегодня она имела возможность начать путь к забвению. «С прежним покончено, — сказала она себе. — Если не вспоминать о нем, с ним покончено».
Артур задержался больше, чем на полтора часа. Джиллиан уже собиралась пройти несколько кварталов в город и выпить чего-нибудь прохладительного, когда он наконец появился.
— Извини, что так долго. Я захотел увидеться с Ромми.
Джиллиан ответила, что нисколько не в претензии на него. День оказался гораздо более приятным, чем она ожидала.
— Как прошел разговор с Эрдаи?
— Замечательно, — ответил Артур. — Лучшего и представить нельзя.
Однако с ним творилось что-то неладное. Он казался странно рассеянным. Несколько секунд смотрел в пространство, будто животное, пытающееся уловить в ветерке какой-то запах. Ничего не говорил, и Джиллиан спросила в конце концов, как он отнесся к тому, что услышал от Эрно.
— О, я поверил ему. Полностью. Вот почему нужно было повидаться с Ромми. Я хотел сам сказать ему об этом. Пришлось спорить с капитаном, но все-таки его привели вниз на несколько минут. — Артур неожиданно улыбнулся. — В сущности, он не мог понять, почему я удивлен. Будто тут все совершенно нормально. «Говорил же вам, что я тут ни при чем». Ему очень хочется выйти из тюрьмы. Но что он невиновен, для него не было новостью. Памела теперь будет торжествовать. Ромми невиновен.
Артур уставился на гравий, потом повторил:
— Ромми невиновен.
— Можно спросить? Эрно заявил об алиби Гэндолфа? Или знает, кто убийца?
— Еще бы не знать, — ответил Артур. — Убийство совершил он сам. История потрясающая. Но все сходится. Все детали. Да и в любом случае это должно быть правдой. С какой стати умирающему лгать? Эрдаи сам убил всех троих.
Обессиленный смыслом только что сказанного, Артур рухнул на скамью рядом с ней.
Джиллиан ждала. Она не знала, хочет ли знать больше. Как ни старалась она судить непредвзято, вне связи со своим прошлым, эта история сразу же показалась ей невероятной. Трудно было объяснить случайностью, что умирающий заключенный, находящийся в одной тюрьме с Гэндолфом, вызвался приписать себе совершение преступления.
По странному поведению Артура Джиллиан сначала предположила, что он, несмотря на свои слова, разделяет ее сомнения. Но теперь она полагала, что его реакция была противоположностью скептицизму. Много лет назад ее первый начальник в прокуратуре, Раймонд Хорген, ныне старший партнер Артура, сказал ей, что до своего избрания, когда занимался частной практикой, хранил в ящике стола листок бумаги. На нем каллиграфическим почерком было написано то, что он называл молитвой адвоката: «Избавь меня, Господи, от невиновных клиентов».
Джиллиан понимала, что Артур, убежденный словами Эрдаи, внезапно оказался на самом ответственном этапе своей адвокатской карьеры. Жизнь невиновного Ромми Гэндолфа находилась в его руках. Правосудие, в сущности, теперь зависело от него. От его труда, разума, умения вести и выигрывать важнейшую в цивилизованном обществе войну. Растерянное выражение его карих глаз объяснялось страхом.
Мюриэл Уинн, первый заместитель прокурора округа Киндл, сидела за письменным столом, перебирая бумаги. На этой должности она обнаружила в себе организованность, которая в прежние годы никак не проявлялась. Стенной шкаф в ее спальне и списки необходимых покупок по-прежнему отличались беспорядком, но на работе все было в лучшем виде. Письменный стол длиной почти восемь футов был распланирован с четкостью военной базы. Бастионы бумаг — материалы обвинения, памятные листки, официальные письма — с выровненными краями расположились на равном расстоянии друг от друга. Корреспонденция, касавшаяся кампании по выборам окружного прокурора в будущем году, была надежно изолирована в дальнем левом углу — Мюриэл собиралась взять ее после работы домой и просмотреть там.