— Как только пойму, что говорить об остальном.
— Об остальном? Это личное касательство?
— Думаю, можно сказать и так.
Здесь, в кабинете, они разговаривали более спокойным, отстраненным тоном. Мюриэл сложила руки на груди и спросила, не считает ли он произошедшее между ними ошибкой.
— Если бы знал, как считаю, Мюриэл, то приехал бы и сказал. Честно. Как считаешь ты?
Она погрузилась на миг в мрак своих чувств и понизила голос.
— Я считала, что было замечательно быть с тобой. Несколько дней находилась на седьмом небе. Потом поняла, что ты не хочешь со мной общаться. Почему?
— Не могу выносить этого в большом количестве, — сказал он.
Мюриэл спросила, чего «этого».
— Трахания с тобой, где придется, — ответил он. — Либо мы приходим к согласию, либо забываем об этом. Я уже не в том возрасте, чтобы жить в неопределенности.
— Я не хочу жить в неопределенности, Ларри. Я хочу, чтобы ты присутствовал в моей жизни.
— В какой роли?
— Как человек, с которым я связана. Прочно связана.
— Временно? Постоянно?
— Мать честная, Ларри. Я говорю о потребности, не о плане боя.
— Мюриэл, я больше не стану встречаться тайком. Либо да, либо нет.
— Что значит «да» и «нет»?
— "Да" — ты уходишь от Толмиджа, я от Нэнси. Мы говорим раз и навсегда, что совершили в прошлом ошибку, большую ошибку, и постараемся сохранить то, что осталось.
— Прелесть, — сказала Мюриэл. Коснулась груди, где сильно заколотилось сердце. — Прелесть.
В ожидании этой встречи мысль ее не шла дальше возможности очередного свидания, и до последних секунд она смирялась с тем, что этому не бывать.
— Я серьезно.
— Вижу.
— И не убежден полностью, что хочу этого. Но после этих слов больше уверен, что меня не удержит ничто.
— Ты говоришь все как есть, Лар?
— Стараюсь.
Ларри был раздражен, он часто раздражался, страдая при мысли о возможном отказе. Что до нее, на прошлой неделе она рассталась с ним обеспокоенной, многим опечаленной, нервозной из-за чувства вины. Однако сквозь все это пробивалось ощущение беззаботного счастья. Она избавилась от чего-то. Несмотря на опасность, глупость, эгоизм своего поступка, она чувствовала себя на воле. И пока Ларри не давал о себе знать, ее больше всего печалила утрата этого чувства.
— Я довольна, что ты это сказал, — произнесла Мюриэл. — Поверь.
Она говорила спокойно, но в душе ее по-прежнему царил страх. Столько всего вдруг навалилось одно на другое, грозя рухнуть. Ее брак. Работа. Будущее. Положение в обществе.
Стоит любовь отказа от той жизни, которой хотелось? Этот вопрос так определенно вырвался из глубины ее сознания. Достаточно ли будет любви — подлинной, бурной любви в сорок четыре года — взамен всего остального, к чему она стремилась? Стихи и романы говорили, что единственный ответ — да. Но она не была уверена, что это справедливо для взрослых. По крайней мере одной взрослой.
— Мне нужно подумать об этом, Ларри. Серьезно подумать. Было видно, что последняя фраза понравилась ему.
— Да, — сказал он. — Подумай серьезно. — Задержал на ней взгляд. — Только, может, ты не станешь со мной разговаривать.
— А почему?
Раздражение его внезапно прошло. Ларри сник в дубовом кресле рядом с углом ее стола.
— Потому что, — ответил он, — я до сих пор не сказал, что обнаружил Мо на том пистолете.
* * *
В течение двадцати с лишним лет Ларри почти ежедневно преследовал самых опасных, с позволения сказать, людей. Гонялся за ними по темным лестницам и закоулкам, даже возглавлял в бронежилете группу захвата, когда брали Хан-Эля, главаря «ночных святых», который скрывался с партией оружия. При этом Ларри бывал всегда оживленным, взвинченным, как в школе на бейсбольной площадке. Ни разу не испытывал такого ужаса и противного вкуса подступающего к горлу желудочного сока, как сейчас. Никто не вызывал у него такого страха, как сидящая напротив женщина. Вдруг стало непостижимо, почему он не сказал ей о том пистолете на прошлой неделе. Истина, насколько он мог понять, заключалась в том, что ему надоело позволять Мюриэл устанавливать все правила.
Слушая его, она съеживалась, становилась твердой и холодной, будто камень.
— И что ты сделал с заключением Дикермена? — спросила она, когда он умолк.
— Допустим, потерял.
— Допустим.
Она опустила голову на ладони.
— Мюриэл, это не имеет значения. Те убийства совершил Шланг. Ты знаешь, что он. Даже если вместе с Эрно и Коллинзом, все равно он.
— Это версия, Ларри. Твоя версия. Может быть, наша. Но их версия заключается в том, что Эрно совершил их в одиночку. И она, пожалуй, несколько более убедительная, если учесть, что на спусковом крючке орудия убийства обнаружен отпечаток его пальца.
— Предполагаемого орудия убийства.
— Ставлю сто долларов, Ларри, что подлинного. Ставишь сотню на то, что нет? Может, десятку? — Она обожгла его взглядом. — Как насчет пятидесяти центов?
— Ты права, Мюриэл.
— Господи. — Она потрясла головой. — О чем только ты думал, Ларри?
— О своих бедах, — ответил он.
— Ларри, кончай нести ерунду. Сегодня же отправь револьвер на баллистическую экспертизу. Потом сразу же на серологическую. И пусть установят его принадлежность по серийному номеру.
— Будет исполнено, мэм.
— Тебе повезло, что так вышло. Если узнает Артур, ты окажешься в Редьярде. Понимаешь это?
— Мюриэл, избавь меня от этой мелодрамы.
— Я не шучу.
— К черту это, Мюриэл. Послушай меня. Тут всего несколько дней задержки. Обвинитель никогда не знает всего. Всего тебе и не нужно знать.
— Что ты имеешь в виду?
— Оставь, Мюриэл. Сама знаешь эти дела. Ты не спрашиваешь у мясника рецепт изготовления его колбасы. Это колбаса, и ты знаешь, что это колбаса. В ней нет ничего ядовитого.
— Ларри, чего я еще не знаю?
— Будет тебе.
— Нет уж. Больше не будем играть в игру «Положись на меня».
— Это вызов?
— Понимай как знаешь.
Соперничество между ними было острым, и Ларри, как всегда, знал, что проиграет.
— Отлично. Думаешь, та камея действительно была в кармане у Ромми?
Этим он ошеломил ее. Даже Мюриэл Свирепая обладала чувством страха.
— Думала.
— Так вот, была.