— Правду. В зале суда я ее не услышал. Все, что там говорилось, — это сплошное нагромождение лжи.
— Но не с моей стороны, — возражает Эдгар. — Скажите спасибо своему другу Таттлу, который исказил факты.
Он с некоторым усилием встает, рыщет глазами по кухне в поисках второй чашки и выключает закипевший чайник. Когда он открывает холодильник, чтобы достать молоко, Сет, сидящий напротив, видит, что он почти пуст. Эдгар быстро захлопывает дверцу, но цепкий взгляд Сета успевает заметить пакет молока, галлон воды в прозрачной пластиковой емкости и банку с зеленоватым соусом, в котором плавают одна зеленая оливка и красный перец.
— Он что, слегка помешанный или очень любит мелодраматические эффекты? — спрашивает Эдгар.
— Хоби? Скорее актер в стиле хепенинга. Это мое личное мнение. Слово как жест.
— Он очень коварный человек. — Эдгар покачивает головой и ставит обе чашки, от которых курится легкий парок, на стол. — Уверен, вы получили изрядное удовольствие, наблюдая за тем, как Хоби играл моей жизнью. Думаю, что, с вашей точки зрения, я заслуживал этого. Потому что вы считаете, что я играл вашей жизнью.
— А разве не так?
Эдгар не спешит отвечать. Он кладет руки на стол, аккуратно сцепив их.
— Я воспользовался обстоятельствами, Сет. К сожалению, все планы, так тщательно разработанные, рухнули, и пришлось импровизировать. Одного человека арестовали, совершенно случайно, и у него развязался язык. Поэтому я ухватился за первую же возможность, которая подвернулась. Жестоко? Наверное. И все же я был уверен и, как оказалось, не ошибся, что в конечном итоге это поможет всем нам отделаться сравнительно легким испугом.
— Как можно больше добра для как можно большего количества людей, Эдгар? Включая человека номер один?
— Это было очень давно, Сет.
— Вы вводите в действие срок давности? А я-то до сих пор думал, что на убийства он не распространяется.
Глаза Эдгара сужаются и превращаются в узкие щелочки, а Сет, сидящий на старой, расшатанной табуретке, подается вперед. Собеседников разделяет лишь маленький кухонный столик из кленового дерева с пятном от клубничного сока, занимающий почетное место среди реликвий в домашнем хозяйстве Эдгара.
— Я хочу, чтобы вы поняли кое-что, Эдгар. Я теперь в том же возрасте, в каком вы были тогда. Даже старше, наверное. И я виню себя прежде всего и главным образом. То, что сделал, сделал я. Не вы. Однако если бы я был царем Вселенной или главным палачом, вы понесли бы наказание. Вам повезло. Вы избежали наказания. И это не дает мне покоя, убивает меня. Как получилось, что пострадали все, кроме вас, Эдгар? Неужели вы не задавали себе такого вопроса? Вы думаете о них, Эдгар? О жизнях, которые вы забирали? О тех, чьи жизни вы оставили, но превратили в кошмар? — Сет тычет пальнем в бумажку. — Как вы спите по ночам?
У Эдгара на лице появляется неестественная, странная улыбка. По ночам он совсем не спит. Он этого не сказал, но Сет прочитал эту мысль в его глазах. В скудном сером свете, проникающем в кухню через небольшое окно за спиной Эдгара, его лицо выглядит изможденным. Утренний свет оседает на его щеках, подобно сахарной пудре на булочке.
— Вы знакомы с людьми, которым пришлось побывать на войне, Сет? Так вот, я тоже был на войне. А на войне без потерь не обходится, и я сожалею о них, я скорблю по ним. Однако я не повернулся спиной к Майклу. Это достаточно очевидно. — Он кивает подбородком на листок бумаги на столе. — Я оказывал ему всю поддержку, какую только можно было оказать. На протяжении многих лет. Жена и сын покинули меня, чтобы присматривать за ним. С моего согласия. Но это не было актом раскаяния, потому что я ни в чем не раскаиваюсь.
Эдгар поднял голову, слегка запрокинув ее. Очевидно, этим он желал продемонстрировать свою моральную неуязвимость. Однако подобная трактовка, вне сомнения, в какой-то степени справедлива. Сет думал об этом всю ночь и понял, что забота Эдгара о Майкле была мотивирована не жалостью и состраданием. Нет. Майкл был тем, кем не мог быть сам Эдгар. Для Джун — любовником, умевшим удовлетворить ее, а для Нила — опорой, заботливым и внимательным опекуном. Он был затерявшимся осколком самого Эдгара. Тот не мог бросить Майкла, не бросив самого себя. Но Эдгар не видел этой части и искал себе оправдание в истории.
— У меня было против чего бороться, — говорит Эдгар, — и я боролся. И война, которую я вел, с моей точки зрения, имеет гораздо больше смысла, чем многие войны, которые вела эта страна: индейские войны, испано-американская война, мексикано-американская. Вьетнам. Я считаю, как считал тогда и боялся сказать это себе — я считаю, что меня должны предать суду истории, и не боюсь этого. Однако не смейте думать, что я не страдал. Тогда или сейчас. Я выпил свою чашу страданий. До дна. Я заплатил такую цену, какую вы не можете себе представить.
Череп Эдгара начинает багроветь. Это хорошо заметно через редкие седые волосы, кое-где взъерошенные. Он резко выпрямляется и даже скрипит зубами, делая усилие, чтобы сдержать гнев.
— И не думайте, что я говорю о том, что вы и ваш друг сделали со мной в зале суда. Что касается моей репутации, то я забочусь о ней куда меньше, чем вы могли бы предположить.
Джун, вот где загвоздка, догадывается Сет. Джун была главной болью Эдгара. Смерч мучений подхватил его и будет теперь нести до ужасного конца.
— Что же мы сделали вам в зале суда? — спрашивает Сет.
— О, пожалуйста, Сет. Я стар, но еще не потерял способность размышлять трезво. Вы наверняка имели к этому отношение.
— К чему?
— Вы же знаете эту историю. Вы должны. — И Эдгар начинает вываливать на него подробности в виде вызова. — Вы должны знать, — говорит он. — О наркотиках. О тюрьме. О Ниле и Хардкоре. Вы должны знать, — повторяет он.
Сет говорит, что ничего не знал. Его реакция — бледность, неуверенный голос — заставляет Эдгара придержать язык, и когда Сет начинает расспрашивать его, он отвечает более сдержанно, но все же отвечает. Клубок начинает разматываться: об отправке денег ПДФ Майклу, об этой молодой девушке, Лавинии, и — самом драматичном — о конфронтации Эдгара с Хардкором. Лишь в самом конце Эдгар решается снова посмотреть Сету в глаза. Несмотря на возраст, его глаза нисколько не изменились, но оставались все такими же особенными. Сет где-то слышал или читал, что такие глаза бывают у волков — голубые с ледяным оттенком, смесь красоты и спокойствия, за которыми скрывается гордый, неприрученный дух.
— Значит, все это было вам не известно? — опять спрашивает Эдгар.
— Не известно, — подтверждает Сет.
Все еще сомневаясь, Эдгар с трудом встает, чтобы налить вторую чашку, и, стоя, начинает описывать дилемму, которую пустили в ход Хардкор и тот, кто подавал ему советы. Они были заложниками друг друга — Нил и Хардкор. Когда убили Джун, Эдгар тут же понял, что это не случайность. Однако что он мог сказать? Правду? Тогда Нил угодил бы в тюрьму, и надолго. Эдгар хранил молчание, не догадываясь, что полиция сможет предъявить обвинение Хардкору и что тот предпримет ответные шаги. После того как Хардкор обвинил Нила, который отверг его инсинуации, не было такого адвоката, с которым не советовался бы Эдгар. В результате ему стало ясно, что Нил получит гораздо меньший срок за преступление по семейным мотивам, чем за распространение наркотиков во время исполнения служебных обязанностей. Не говоря уже о том, что в таком случае у Нила появлялся шанс на оправдательный приговор. Иного выхода не было.