Хоби повернулся ко мне так резко, что я отшатнулся.
— Я — черный человек, — объявил он и тут же был охвачен бурным приступом рыданий, который, впрочем, быстро прекратился. — Ты знаешь, что значит быть черным? Знаешь?
Поскольку я вырос в доме жертв холокоста, страдания, являющиеся результатом расовой ненависти, всегда вызывали в моей душе особый отклик. Я стал напоминать Хоби о своих усилиях, митингах, маршах, в которых я принимал участие вместе с родителями. Это еще больше распалило его.
— Ерунда! Думаешь, если ты расхаживал по улицам с плакатами, призывающими людей к доброте и милосердию, так я должен послать тебе гребаную открытку с выражением благодарности? Что это могло изменить, парень? Просто прогулка на свежем воздухе.
Хоби лягнул ногой кофейный столик — безвкусную, аляповатую вещицу с поцарапанной поверхностью. Столик подскочил в воздух и стукнул меня по коленям.
— Я знаю, что этот долбаный мир жесток и несправедлив, дружище, — сказал я. — Однако он меняется. Он изменился, честное слово. Через двадцать лет в этой стране не останется трущоб. Бедные негры!
— Черные! Черные, парень!
Справедливости ради следует отметить, что именно отец Хоби, Гарни, как-то раз, когда мне было еще семь лет и я зашел к нему в аптеку, научил меня, что лучше говорить «негр», а не «цветной».
— Хорошо, черные. Бедные черные все равно что иммигранты, которые сошли с корабля в 1964 году. Они вновь прибывшие. Ты думаешь, что они не прыгнут в котел, который их переварит? Они перестанут говорить на диалекте, они…
— Диалект? Это наш язык, дружище. Это наша культура. Дерьмо! Знаешь, я просто не могу разговаривать с тобой на эту тему.
Хоби, тяжело ступая, вышел из комнаты. Люси и собака прижались к стене, когда он проходил мимо. Последовав за Хоби, я обнаружил его на задней веранде, деревянной пристройке, примыкавшей к кухне. Там стояла стиральная машина. Хоби принялся вынимать из нее мокрое белье. Достав три-четыре вещи, стал швырять их в ярко освещенную кухню наугад, не целясь. Рубашка прилипла к холодильнику. Носок повис на часах. Пара джинсов шмякнулась на пол, оставив мокрую полосу.
Увидев меня, Хоби выпрямился. В нем по-прежнему клокотала ярость.
— Америка — нация, зачатая в первородном грехе, и этот грех — рабство!
— Ладно, хватит, — сказал я. — Перестань капать мне на мозги своим нытьем насчет тяжелой доли негритянского населения. Мне все понятно. Кроме того, страдать пришлось не только неграм.
— Ты еще будешь тут рассуждать, кому пришлось хуже?
— Кому? О, пошел ты знаешь куда? Ведь я тут не стоял бы, если бы…
— Ах вот ты о чем! Ну да! Если бы весь этот белый гребаный мир не поднатужился и не дал Адольфу Гитлеру под зад. Ну а теперь давай-ка посмотрим сюда, на Соединенные Штаты Америки, парень. У нас тут суды Линча, изнасилования, поджоги. У нас Ку-клукс-клан и Советы белых граждан. У нас Булл Коннер спускает своих сторожевых псов на черных подростков, которые хотят посидеть в закусочной и съесть по сандвичу. А что сказали все они, эти европейские лидеры? «Мы получили очередную угрозу цивилизации». Не говори мне, приятель. Я уже тысячу раз слышал, что дело меняется к лучшему.
— Но ведь действительно так. Происходят изменения к лучшему. Даже рабство нельзя сравнить с полным уничтожением.
Люси, сидевшая в углу, сказала, что хрен редьки не слаще, и спросила, почему нужно выяснять, что из них хуже. Ни я, ни Хоби не обратили на ее слова никакого внимания.
— Наше рабство никогда не кончалось, — сказал Хоби. — Здесь мы всегда будем только рабами или детьми рабов. Мы никогда не будем свободны. Никогда! И об этом нельзя забывать. — Он стоял, опершись обеими руками о стиральную машину, и тяжело дышал, хватая ртом воздух.
— Мы с тобой никогда об этом не вспоминали.
— Дерьмо собачье! — выкрикнул он.
— Хоби, это в тебе говорит наркотик. Ты галлюцинируешь.
Очевидно, это было самое обидное из всего, что я сказал. Он схватил меня за рубашку и начал трясти. Я попытался вырваться — ничего не получилось. Я лишь сильно стукнулся челюстью о лоб Хоби. Из губы потекла кровь. Люси принесла мне полотенце и лед. Сев к кухонному столу, я приложил к губе лед, завернутый в полотенце. Хоби не обратил на это никакого внимания. Он подошел ко мне и заорал:
— Это не галлюцинации! Это моя долбаная жизнь!
Позже, рассказывая о случившемся Сонни, я как бы заново пережил все. Однако больше всего меня поразила не вспышка агрессивности Хоби, а та инстинктивная легкость, с которой я ухватился за жизненный опыт своих родителей, как за свой собственный. Меня возмутило, что именно Хоби посмел забыть о печальных моральных уроках моего наследия.
Отношения между нами не то чтобы испортились, но в них вкрался холодок, который так там и остался. Я уже достаточно изучил Хоби, чтобы не ждать от него извинений, однако он даже пальцем не пошевелил, чтобы я опять почувствовал себя другом. Он стал все реже наведываться к нам с Сонни на балдежный час, и Люси часто приходила без него. Мы плыли по течению времени. Двенадцатого марта был мой день рождения, и вечером мы снова попытались залатать течь в корабле нашей дружбы. Вчетвером мы отправились в небольшой вьетнамский ресторанчик, который Хоби обнаружил в Сан-Франциско. Фирменными блюдами этого заведения, находившегося в дыре стены на Ван-Несс, были весенние булочки и острые супы. Владельцы, католики, по случаю Марди-Гра — вторника на масленицу — украсили зал ветками с позолоченными листьями.
— Три великие кухни, — возвестил Хоби. — Китайская, индийская, французская. И только одно место, где они встретились. Мы бомбим лучших в этом гребаном мире поваров.
Специально ради этого случая Люси украсила волосы блестками, а для каждого из нас принесла обернутые в фольгу цепочные колеса. Сонни подарила мне последний альбом «Битлз» «Эбби-роуд». Мы все пили китайское пиво. Хоби сказал, что такого хорошего настроения у него не было с тех пор, как он бросил нюхать кокаин. Эта новость чрезвычайно обрадовала нас, в особенности Сонни.
— Без балды, парень, — сказал Хоби. — Я стряхнул с себя эти шоры, полностью выскочил из мешка, на котором написано: «За правое дело белых».
Несмотря на то что внутренний голос советовал мне не делать этого, я все же не удержался и спросил, что он имеет в виду.
— Американские пакости, парень. Белые люди уничтожают цветных людей по всему земному шару начиная с шестнадцатого века, захватывают их земли, убивают их или превращают в рабов. Война во Вьетнаме и война на американских равнинах — это одно и то же, дружище. Думаешь, чистая случайность, что наши вояки во Вьетнаме называют территорию, находящуюся под контролем Национально-освободительного фронта, «Страна индейцев»? Думаешь, мы сбросили атомную бомбу на желтых ребят в Японии, а не на белых в Германии, тоже волей случая? А теперь, дружище, получается, что одной планеты мало и вы собираетесь колонизировать гребаную Луну!