– Отлично. Рад услышать твое мнение. Пожалуйста, изложи основные пункты вступительного заявления Нико. Даю одну минуту.
Через три-четыре часа после той дурацкой встречи у Реймонда мы со Стерном полчаса обсуждали условия, на каких он будет защищать меня. Первоначальный гонорар составил 25 тысяч плюс 300 долларов за каждый час, проведенный в суде, плюс 150 долларов за каждый час работы над делом вне судебного помещения в случае оправдательного вердикта. Сэнди тут же надавал мне массу советов: не разглашать, что именно вменяется мне в вину, не произносить перед обвинителями негодующих речей, не подпускать к себе репортеров, не подавать заявления об уходе с работы. Он заверил меня, что при моей незапятнанной репутации и моих профессиональных успехах дело будет решено в мою пользу. Но Сэнди Стерн, человек, с которым я двенадцать лет общался по служебной линии, который в полудюжине процессов защищал тех, кого я обвинял, который знал, что и в серьезных вещах, и в мелочах не может поверить мне на слово, – этот человек ни разу не спросил, не я ли убил Каролину Полимус. Он задавал мне множество вопросов, вникал во все подробности. Однажды даже спросил с несвойственной ему бесцеремонностью, была ли между мной и погибшей физическая близость, и я не колеблясь ответил «да». Но Стерн и отдаленно не подошел к тому, главному, вопросу. Барбара, которая по любому поводу выражала уверенность в моей невиновности, тоже не спросила об этом напрямик. Все знакомые говорят – мол, да, попал в переплет, иные докучают своим вниманием, другие предпочитают помалкивать, но ни у одного не хватило духа задать один-единственный вопрос, который волнует каждого больше всего остального.
Окольные пути, какими Сэнди добирался до истины, были обусловлены не только его учтивостью. Они означали нечто большее. Может быть, он не задавал мне главного вопроса потому, что не был уверен в правдивости ответа. Подследственные и подсудимые редко говорят правду – это аксиома антиуголовной практики, такая же неоспоримая, как и закон земного притяжения. Полицейские, прокуроры, адвокаты и судьи – все знают, что они лгут. Одни лгут спокойно и серьезно, у других бегают глаза и потеют ладони, третьи с невинным видом нашкодившего школьника удивляются, когда им не верят. Люди лгут, чтобы защитить себя или своих друзей. Лгут, чтобы позабавиться или потому, что всю жизнь лгали. Лгут, когда речь идет и о серьезных вещах, и о мелочах. Лгут о тех, кто затеял совершить преступление, и о тех, кто его совершил, о тех, кто начисто отрицает свою вину, и о тех, кто раскаивается. Лгать всегда, лгать везде – таково кредо ответчика. Лги полицейским, лги своему адвокату, лги присяжным заседателям. Если осужден условно, лги тому, кто следит за твоим поведением. Если посажен, лги своему сокамернику. Труби о своей невиновности. Посей везде и всюду семена сомнения – глядишь, что-нибудь из этого и выйдет.
Если бы Сэнди безоговорочно верил всему, что я скажу, это шло бы вразрез с его профессионализмом. Он просто не задает щекотливых вопросов. Эта осторожность имеет свои преимущества. Если мне предъявят новые доказательства, противоречащие тому, что я говорил Сэнди, адвокатская этика может вынудить его не допустить меня до свидетельской кафедры, несмотря на мое желание дать показания. Прежде чем заслушать мою версию происшедшего, пусть лучше обвинение выложит карты на стол, чтобы быть уверенным, что события, как выражаются адвокаты, «освежились» в моей памяти. Сэнди, связанному системой сложившихся отношений, когда клиент намерен солгать, а адвокат не может помочь ему в этом, не хватает оперативного простора. Он хочет, чтобы его выступление прозвучало убедительно, и потому непродуманные и неправдивые заявления только помешают ему. По мере приближения суда ему нужно все больше и больше фактов. Может настать момент, когда он задаст главный вопрос, и я отвечу по совести. Пока же он прибегает к искусному и испытанному способу сбора информации.
– Версия дель Ла-Гуарди примерно такова, – начинаю я. – Сабич без ума от Полимус. Часто навещает ее дома. Не может не навещать. Он должен видеть ее. Как-то раз вечером, зная, что жена уйдет, он звонит Каролине, умоляет о свидании, и та наконец соглашается. Они неплохо проводят время в постели, но потом идиллия нарушается. Может быть, Сабич ревнует ее к другому мужчине. Может быть, Каролина говорит, что это их прощальная встреча. Как бы то ни было, Сабич выходит из себя и бьет ее каким-то тяжелым предметом по голове. Чтобы придать содеянному видимость изнасилования, он связывает женщину, открывает шпингалеты на рамах, словно преступник влез в квартиру через окно, и затем прибегает к дьявольской хитрости – вынимает из жертвы колпачок, свидетельствующий об обоюдном согласии заняться любовью. Сабич – прокурор и прекрасно знает, что в изнасиловании заподозрят добрый десяток рецидивистов и прочих персонажей, состоящих на учете в полиции. Плохие парни – малые не промах, но и они допускают ошибки. Сабич забыл, что, придя, выпил виски, а стакан оставил на стойке домашнего бара. Он не подумал о том, что принадлежность спермы может быть установлена по группе крови. Сабич лживо утверждает, будто не был в тот вечер в доме жертвы.
Странная вещь: изложение возможной версии следствия производит на меня успокаивающее действие. Бесстрастный анализ преступлений сделался частью моей жизни и моего умственного состояния, так что я говорю гладко и без тени беспокойства за себя. В мире преступности и правопорядка есть ряд слов и оборотов, таких же обязательных, как синкопы в джазовой музыке, и, произнося их, я чувствую, что нахожусь среди нормальных живых людей, тех, кто рассматривает преступление как привычное и, к сожалению, неизбежное зло, которое следует изучать, как ученый изучает под микроскопом болезнетворные микробы.
– Такова в общих чертах версия Нико, – продолжаю я. – Он еще колеблется в одном вопросе: предумышленное это деяние или нет. С одной стороны, возможно, что Сабич решил прикончить Каролину, если она откажется продолжать любовные игры, и выбрал для этого вечер, когда у него есть надежное алиби. С другой – не исключено, что он выбрал иной путь: будешь моей, иначе тебе не жить. Тут все зависит от нюансов в показаниях свидетелей. Его вступительное заявление даст простор для нескольких толкований. Ну как?
Сэнди рассматривает свою сигару. Курит кубинские, сказал он мне две-три недели назад. Их раздобывает один его бывший клиент, как – он умалчивает. Темно-коричневая обертка сигары сгорает так чисто, что в пепле видны прожилки табачного листа.
– Ну что ж, звучит правдоподобно. Свидетельства мотивов явно хромают. А они имеют решающее значение в таком деле. Не обнаружено орудие убийства. Далее: в обвинении есть еще одно слабое место. Ты был политическим противником дель Ла-Гуарди. Пожалуйста, не говори, что ты никогда не занимался политикой. Присяжные все равно этому не поверят. И наконец, есть веская причина глубокой неприязни обвинителя к обвиняемому. В свое время ты лично уволил его с работы. Совокупность этих неблагоприятных обстоятельств сыграет меньшую роль, если дело поведет не сам окружной прокурор.
– Что ты?! Нико не упустит случая лишний раз покрасоваться перед камерами.
Стерн, улыбаясь, затягивается сигарным дымом.
– Совершенно верно. Итак, у нас есть кое-какие преимущества. Наши доводы посеют сомнения в голове любого разумного человека. Тем не менее, Расти, мы должны быть честными перед самими собой. Улики весьма и весьма серьезны. Будем думать, как бы трудно и мучительно это ни было. Пусть твой тонкий ум ищет любые слабые места обвинения, любые его упущения. Нужно еще и еще раз рассмотреть каждое доказательство, показания каждого свидетеля. И не будем откладывать эту тяжелую работу на потом. Начнем сегодня, сейчас. Чем больше изъянов мы найдем у противной стороны, тем больше у нас шансов. Любая мелочь, которую дель Ла-Гуарди не сумеет объяснить, повышает вероятность оправдательного вердикта.