– Несколько лет.
– Прошу прощения, поясните.
– Несколько лет – пока не сойдет маслянистый слой.
– Какой самый давний отпечаток попадался вам за все время службы в полиции?
– Один раз мне довелось снять с рулевого колеса брошенной машины отпечатки трехлетней давности. Это было дело о похищении ребенка.
– Трехлетней давности? – повторяет Сэнди. Нет, он все-таки удивительный человек. Он превосходно изображает изумление этим фактом и уважение к такому опытному свидетелю. Создается впечатление, что он придумывает свой очередной шаг на ходу.
– Следовательно, мистер Сабич мог взять в руки стакан полгода назад, когда он был у мисс Полимус в связи с делом миссис Макгафен?
– Я не могу сказать, когда мистер Сабич брал в руки стакан. На стакане отпечатки двух его пальцев – это все, что я знаю.
– Вероятно, мистеру Сабичу захотелось попить. Могли ли сохраниться отпечатки, если стакан сполоснули изнутри?
– Само собой, могли. Теоретически возможно, что отпечатки сохраняются и после того, как предмет вымыт в мыльной воде. В литературе описаны такие случаи. Правда, мне лично не приходилось с ними сталкиваться.
– Не может быть! – опять разыгрывает удивление Сэнди.
– Сам я этого не видел, – повторяет Дикерман.
– Теперь мы, следовательно, знаем, что никто больше к стакану не притрагивался, так как других отпечатков нет.
– Нет, это не так.
– Не понял.
– Был еще один отпечаток.
– Не может быть! – повторяет Сэнди.
Его движения и жесты театрально наигранные. Сейчас он уже не скрывает, что исполняет свою роль как заправский актер.
– Вы утверждаете, что на стакане был еще один отпечаток.
– Да, утверждаю.
– Сэр, может ли в таком случае быть, что мистер Сабич притрагивался к стакану несколько месяцев назад, а кто-то – первого апреля?
– Все может быть.
– Что ж, мы знаем, что мистер Сабич в тот вечер был у мисс Полимус, поскольку его отпечатки имеются на других предметах, – верно я говорю?
– Не вполне, сэр.
– Почему? Должны же, например, быть отпечатки на шпингалетах. Окна ведь были открыты.
– Отпечатки были, но мы их не идентифицировали.
– Как? Значит, их оставил не мистер Сабич?
– И не мисс Полимус. Это исключено.
– То есть отпечатки принадлежат некоему третьему лицу?
– Именно так, сэр.
– И на стакане, и на шпингалетах отпечатки пальцев третьего лица?
– Совершенно верно.
Сэнди просматривает список мест и предметов в квартире Каролины, которые подверглись дактилоскопической экспертизе, – опрокинутый кофейный столик, каминные щипцы, которые могли быть орудием убийства, поверхность бара, входная дверь, окна, что-то еще…
– И отпечатков пальцев мистера Сабича нигде больше нет?
– Совершенно верно, сэр.
– Его отпечатки только на пропавшем стакане?
– Только на стакане.
– Но мистер Сабич должен был бы оставить отпечатки где-то еще, если он был в квартире.
– Мог оставить, а мог и не оставить. Самые отчетливые отпечатки получаются на стекле.
Сэнди, разумеется, знает ответы на свои вопросы и тем не менее продолжает.
– Да, но на столе, на окнах?
Дикерман пожимает плечами. Его дело – снимать и распознавать отпечатки пальцев, а не объяснять, как, что и почему.
– Сэр, – говорит Сэнди, – сколько всего неидентифицированных отпечатков, то есть не принадлежащих ни мистеру Сабичу, ни мисс Полимус, вы обнаружили?
– Кажется, пять. Один на щеколде, один на оконной раме, один на стакане и два на бутылках со спиртным.
– И все они оставлены одним и тем же лицом?
– Этого я не знаю.
Сэнди наклоняется вперед:
– Почему? Пожалуйста, разъясните.
– Это невозможно установить. Я одно могу сказать: эти отпечатки не фигурируют в дактилоскопической базе государственных служащих нашего округа. За людьми, которым принадлежат отпечатки, нет уголовного прошлого. Эти отпечатки могли быть оставлены и пятью различными лицами, и одним человеком. Допустим, уборщицей, соседом или любовником.
– И все-таки я не понимаю, – повторяет Сэнди, хотя прекрасно все понимает.
– Мистер Стерн, у человека десять пальцев. Без дополнительных данных невозможно определить, что отпечаток А – от указательного пальца, а отпечаток Б – от большого. Кроме того, есть правая рука и есть левая.
– Да-да, естественно, мистер Дикерман, естественно. Я, кажется, понял… Кто из прокуроров руководил вашей работой после мистера Сабича?
– Мольто.
И по тону, и по тому, что Мори обошелся без общепринятого «мистер», становится ясно, что он невысокого мнения о Томми.
– Мистер Мольто, разумеется, попросил вас посмотреть эти пять неидентифицированных отпечатков, чтобы установить, не оставлены ли два из них одним пальцем?
Здорово, думаю я про себя, просто замечательно. О таких нюансах сам я всегда забывал спросить.
– Ничего он не просил, сэр, – отвечает Мори.
Один из присяжных, компьютерщик, недоуменно качает головой, словно говоря: «Ну и ну!», – потом поворачивается к молодой аптекарше, и они обмениваются репликами.
– Это быстро можно сделать, дело нехитрое, – добавляет Мори.
– Мистер Дикерман, вы не знаете, почему мистер Мольто не попросил вас сделать это?
Хороший адвокат никогда не спросит «почему», если не знает ответа, который последует. Явное упущение. Работы по горло, не знаешь, за что взяться, трудно сосредоточиться. Любой ответ обернется против Мольто.
– Наверное, это его не интересовало, – говорит наконец Мори.
– Наверное, – отзывается Сэнди.
К присяге приводится свидетельница обвинения мисс Мейбл Беатрис, домработница-негритянка из Ниринга, а я тем временем думаю о другом. О прошлых годах в прокуратуре, о том, как постепенно там возник барьер между сотрудниками, из-за которого мы поссорились с Нико. Реймонд предпочитал брать людей с дипломом о высшем юридическом образовании. После периода обучения он назначал их в Особый отдел. Мы преследовали состоятельных граждан за взяточничество и мошенничество, вели крупные долговременные расследования, учились вести дела против лучших адвокатов округа, таких как Алехандро Стерн. Но Мольто и Нико так и не сумели подняться выше уличной уголовщины. Причудливая смесь высокомерия и угодливой старательности у Томми Мольто слишком долго варилась на делах об убийстве в окраинных филиалах, где нет никаких сдерживающих факторов, где адвокаты подсудимых прибегают к дешевым уловкам, а обвинители им подражают. В результате Томми стал прокурором, каких полно в нашем учреждении, – юристом, который не делает различия между убеждением и обманом, который рассматривает судебный процесс как чередование хитроумных трюков и ухищрений. Сверлящий взгляд Мольто говорит о сообразительности, он умнее своего патрона. Однако многие уже поняли, что его усердие не от большого ума. Томми готов на все ради достижения цели. Враждебность между ним и Ларреном отчасти объясняется соперничеством из-за Каролины.