Свет пробивался из-за двери самого нижнего этажа. Да, на этот раз дверь тоже была, но закрытая и по виду довольно крепкая. Однако старое дерево рассохлось, и прямо посередине, рассекая его, проходила трещина. Там, в комнате за дверью, раздавались голоса, и Труди приникла одним глазом к щели.
Она увидела просторную комнату с каменными стенами и полом, выложенным кирпичом. Даже через века эта брусчатка сохранила свой первоначальный желтоватый цвет, была отшлифована временем и человеческими ногами. Комната казалась уютной оттого, что ее освещал огонь из очага в большой печи, а также несколько свечей в подсвечнике на столе. За этим большим деревянным столом сидели трое мужчин: одного Труди сразу узнала – слуга Замятина по имени Савелий. Второй был неопрятным, кудлатым и бородатым инвалидом без ноги, а третий – приятный, интеллигентного вида пожилой мужчина с бородкой и усами, в очках. Судя по всему, эти люди уже поужинали, потому что на столе посуды не было, стоял только кувшин, из которого они что-то наливали в глиняные кружки. Посуду, в стороне, около печи, наклонясь над большим тазом, мыл Ганс.
Сидящие за столом говорили по-русски. Труди уже неплохо понимала этот язык, прожив полгода у хозяев, которые между собой постоянно говорили по-русски. Но главное – ее специально учил Эрих, а ей языки давались легко. На родине, в Грааф-Лейке, мама учила ее французскому, и это было не трудно. Однако сейчас она поначалу не вслушивалась в тихий разговор мужчин за столом, пока кто-то не окликнул Ганса:
– Эй, немчура! Нарежь сыра и шпика, давай сюда на закуску!
Ганс повернул голову – понял, что обращаются к нему, перевел вопросительный взгляд на человека в очках. Тот кивнул и повторил просьбу на странной смеси немецкого и французского. Однако Ганс его понял, кивнул и стал вытирать мокрые руки. Здесь, на юге, где граница с Францией была близка, почти все жители понимали французский. Труди подумала: наверное, только этот человек и может общаться с Гансом.
Между тем Ганс пошел прямо в ту сторону, где за дверью пряталась девушка. Видимо, именно здесь хранились продукты, но она этого видеть не могла. Парень подошел и стал так, что всем своим телом загородил от нее комнату. Он наклонился над чем-то, повернувшись боком, и как раз на уровне щели оказались его щека и ухо. И Труди, прильнув губами к щели, прошептала ему прямо в это ухо:
– Тебе привет от Греты! Спокойно, не дергайся!
И все же Ганс вздрогнул, уронил что-то на пол. Однако тут же, отвлекая внимание, запричитал:
– Целый день, как проклятый, работаю на вас, кормлю! Руки уже не держат! Сам-то когда буду есть?
Он уже шел к столу, держа в охапке продукты. Человек в очках перевел другим:
– Устал немец, голодный. Жалуется.
– Работай, работай! – весело сказал Савелий. – Я вон сколько времени на кухне и в столовой твоей невесте помогал, не жаловался. Вот теперь ты мне отплачиваешь. А поешь у себя в камере!
Человек в очках перевел Гансу только последнюю фразу. Тот же, отойдя к печи и вновь склонившись над тазом с посудой, стал громко, недовольно говорить:
– Точно, что не комната, а камера настоящая! И зачем только тягать меня через двор, в сам замок? Я мог бы и здесь ночевать, на кухне.
– Здесь тебя надо охранять, – рассудительно возразил «переводчик». – А там ты точно не убежишь.
– Так хоть бы комнату хорошую выбрали, вон их сколько кругом! А то ведь отыскали: под самой крышей, в самом тупике! И дверь такая, что не войдешь, чуть ли не на колени надо стать!
– Что он говорит? – вдруг услышала Труди откуда-то со стороны. Она изо всех сил скосила глаз и увидела еще одного человека, которого не разглядела раньше. Он полулежал на скамье у стены, курил. Еще молодой, крупный и, видимо, очень сильный мужчина. Чисто бритый, но из-за мрачного выражения и густой копны русых волос – какой-то дикий. Он больше всего не понравился девушке, показался опасным. Подозрительно глядя на Ганса, он повторил:
– Чего он там бормочет?
– Бурчит себе, – пожал плечами человек в очках. – Недоволен. Комната, где ночует, не нравится…
– Что-то раньше он не болтал!
– Поначалу боялся очень, теперь пообвык. И потом, знаешь ли, Тихон, даже у самого терпеливого человека накапливается, накапливается, а потом прорывается.
– Ты философ у нас, – усмехнулся курильщик. – Ничего, немчура, потерпит: недолго осталось…
Гертруда отступила от двери и тихо стала подниматься по ступенькам. Она поняла: Ганс говорил для нее. По всей видимости, скоро эти люди вернутся в другое помещение – в сам замок. Где-то там есть комната Ганса – надо ее найти… Девушка вновь нащупала рукой нишу – вход в пустую комнату. Через минуту она, подпрыгнув и вцепившись пальцами в выступ, подтягивалась к окошку. Оно было узким, но не настолько, чтобы худенькая фигурка Труди не прошла сквозь него. Внизу, довольно далеко, проступал в лунном свете выложенный все той же брусчаткой двор. Прыгать было бы опасно, но в этом и не было необходимости: немного ниже шел, опоясывая башню, выступ-карниз. Повиснув на руках, Труди дотянулась до него ступнями, а потом ей уже нетрудно было соскользнуть и на землю. Она постояла немного, прижавшись к стене, осматриваясь. Одна часть двора оставалась в тени, через нее и помчалась девушка к темной громаде основного здания замка, не задерживаясь ни на секунду, вбежала в арочный проем и только тут остановилась. Перед ней был огромный зал с высоченным потолком, стрельчатыми окнами по периметру. Гулкий, пустой, заброшенный… Труди оглянулась: где же лестница наверх? Увидела темную нишу сбоку – именно там и обнаружилась широкая лестница. Несколько раз она замысловато поворачивала, пока не вышла к коридору верхнего этажа. Труди быстро пошла по нему, заглядывая в попадавшиеся комнаты. Все они были не заперты, у некоторых вообще отсутствовали двери.
Там, где коридор оканчивался тупиком, последний дверной проем был сводчатый и очень низкий, его закрывала толстая дубовая дверь – черная от древности, но крепкая. Она тоже была не заперта, но Труди увидела на ней, с внешней стороны, железный брус и скобу. Они явно были приделаны совсем недавно. Девушка не сомневалась, что это и есть комната Ганса и что его на ночь запирают. Низко пригнувшись, она вошла. И здесь тоже было узкое окно, через которое пробивался лунный свет. Он позволил увидеть маленькую комнату без единого предмета мебели. В каменной стене выдолблена ниша – длинная и узкая, в ней набросана какая-то тряпичная ветошь. «Постель, – поняла девушка. – Здесь Ганс спит». Она шагнула ближе и обо что-то споткнулась. Звякнуло железо, и только теперь Труди увидела лежащую на полу, близко к нише, тяжелую цепь. Она присела, ощупывая ее: длинная, ржавая, наглухо вмурованная последним кольцом в каменный пол.
Девушке стало не по себе, она поняла, что эта комната, скорее всего, была когда-то камерой для какого-то заключенного. Его приковывали к цепи, которая позволяла ходить по маленькой каморке, лежать на каменной постели в стене. Может быть, это была одна из «забав» графини Альтеринг… «А вдруг в этой камере держали саму Кровавую Эльзу?» – мелькнула мысль. Лоб Труди покрылся капельками холодного пота. Но она сейчас же вспомнила: в той комнате вообще не должно быть двери, только окошко в каменной стене. Гертруда не была суеверной, но ей почему-то стало легче от мысли, что не в этой комнате жила и умерла страшная графиня.