Оскорбленный в лучших чувствах и практичный Василий Акакиевич поплелся домой, не забыв, разумеется, прихватить сковороду и вручить ее законной супруге в качестве неожиданного презента. Неожиданного вдвойне, ибо изделие фирмы “Тефаль” было покрыто толстым слоем подгоревшего жира, на который расстроенный генеральный директор не обратил внимания. А мадам Трубецкая, зная мужа давным-давно, подумала, что супруг нашел эту сковороду на помойке, и тоже врезала Акакиевичу предметом кухонной утвари в дыню, попав практически по тому же месту, что и любовница.
В общем и целом, события в жизни несчастного издателя приобретали какие-то фантасмагорические очертания.
* * *
Пши-ик! И, блеснув вспышкой, “поляроид” выплюнул небольшой листок.
– Что же вы делаете, господин хороший? – удивленно уставился на Васю упитанный одессит, только что нежно целовавший в черный носик маленькую собачонку. – И зачем, спрошу я, вы пугаете бедное животное? Или так теперь поступают в мало-мальски приличном обществе?
– Тяф! Тяф! – поддержала претензии хозяина его пассия.
Вася потряс проявляющимся фотоснимком словно веером.
– Ах, не извольте беспокоиться, господин Касторский, – миролюбиво улыбнулся он, – это всего лишь работа. Обычная рутина… Разрешите представиться: Василий Рогов, собственный корреспондент газеты “Ле Фигаро” на юге России.
Буба недоверчиво растянул губы в подобии улыбки и осведомился, чем таки его персона могла заинтересовать столь известное издание.
– Нет, извиняюсь, я имею виды на Париж, но разве ж так там готовятся встречать скромного таки куплетиста? Это ж просто недоразумение.
– Действительно, недоразумение. Пустяк, – согласился Вася, – всего одна фотография. Но она принесет мне славу и много-много хрустящих франков. Вот, полюбопытствуйте… Но-но, только из моих рук! – добавил он, когда артист попытался взять снимок, запечатлевший нежный поцелуй.
Буба, сдвинув на затылок канотье, уставился на фотографию и обратился к своей любимице.
– Нет, Люси, я же вам не скажу за всю Одессу, но я совсем не могу понять такой фокус! Когда это сей симпатичный вьюноша, шоб он был здоров, как Самуил Карлович с Дерибасовской, успел отпечатать свой шедевр?… И что, позвольте спросить, он будет с этого иметь?
– Тяф! – согласилась мохнатая собачонка. Но Вася твердо знал, что ему нужно. Спрятав снимок во внутренний карман куртки, он задумчиво ответил, что это не просто фотография, а настоящая сенсация, которую “Ле Фигаро” с удовольствием опубликует на первой полосе в качестве скандальной хроники.
– Представьте заголовок: “Парижская эмиграция: сегодня – собачка, а завтра?” Или, лучше: “Русский артист-зоофил едет… (простите!) иметь всю Францию”!… А потом – текст, набранный крупным кеглем. Чтобы в глаза бросался.
Рогов был явно в ударе и с чувством продекламировал только что сочиненный экспромт:
Лувр сегодня посетил русский педозоофил.
Очень маленьких животных он старательно любил!
До Касторского понемногу начал доходить ужасный смысл роговских слов, но он принужденно рассмеялся.
– Пойдите на одесский привоз, мой друг, там купите у Сары Мульевны Рабинович петуха и крутите ему интимное место. Все равно вы с этого не получите ни молока, ни яичницы… Да неужели ж господин журналист думает, что в эту фальшивку кто-нибудь поверит? Я смеюсь на вас!
Люси согласно показала свои острые зубки, наморщив маленький носик, а потом исподтишка попыталась цапнуть Васю, но тот был начеку и отскочил назад.
Буба, ласково почесав свою самоотверженную защитницу за ушком, предложил ей не кусать наглого щелкопера, чтобы не случилось несварение желудка, а потом, натянуто сыграв любопытство, как бы между прочим поинтересовался, что хочет иметь фотограф за свой снимок. Это было уже деловое предложение, ради которого Рогов и затеял весь спектакль, но сразу же сдаваться было пока рано.
– Я не торгуюсь с вами, господин Касторский. Свобода прессы не продается. – И, выдержав паузу, добавил: – Во всяком случае, задешево…
* * *
Соловец подергал запертую дверь кабинета подполковника Петренко, удивленно подвигал кустистыми бровками и отправился вниз к себе в отдел.
По пути майор встретил известного на все РУВД участкового по кличке Пуччини.
Участковый вечно обжирался горохом и бобами, запивал сие изобилие пивом и самодельной брагой, и потому его регулярно пучило.
Инспектор стоял возле туалета.
– Мухомора не видел? – спросил Соловец.
– Не, – Пуччини качнул головой слева направо, – С утра не было…
– Утром он был, – поправил начальник “убойного” отдела невнимательного старшего лейтенанта. – А ты чего здесь застыл?
– Жду…
– Кого?
– Сантехников. Туалет опять забило, – горестно пробормотал участковый.
Его лицо начало наливаться краской.
Соловец понял, что Пуччини снова набил брюхо своими любимыми бобами, и спешно ретировался.
* * *
Подполковник милиции Петренко, посетив здание контрразведки и пообщавшись с местным начальством, уяснил для себя, что: во-первых, громоздкие вещдоки, к которым служба Кудасова могла причислить заветный шкаф, если и хранятся, то где-то в другом месте – двери “управы” были недостаточно широкими, черного хода здание, видимо, не имело, а окна первого этажа казались наглухо закрытыми.
Во-вторых, крайне настораживало, что ни штабс-капитан Овечкин, ни сам начальник контрразведки ни словом не обмолвились о громоздком предмете, хотя, отвечая на наводящие вопросы, не скрыли остальных результатов обыска, поведав и об оружии, и о подпольной типографии.
Поэтому Мухомор предположил, что в период между разгромом мастерской товарища Сердюка и появлением там оперативников вояки могли, воспользовавшись затишьем, перепрятать странный агрегат. Помогать здешним особистам [Особисты (разг.) – так называли сотрудников Особых отделов КГБ СССР, “обслуживающих” Вооруженные силы и военную контрразведку] ловить “диверсантов” у Петренко никакого желания не было. Но воспользоваться возможностями контрразведчиков для установления контроля над ситуацией и нужных контактов имело смысл.
Решив, что обязательно разыщет завтра своих подчиненных, Николай Александрович продолжил светский разговор, сопровождавший трапезу…
* * *
Ларин сидел на стуле и раскачивался из стороны в сторону, повторяя себе под нос: “Кто я? Ну, кто же я?”; Чердынцев безостановочно бродил по периметру кабинета, Дукалис храпел на столе, а Казанова застыл над раскрытым на середине журналом “Sex-Show” и все пытался перевернуть страницу. Журнальчик накануне был залит канцелярским клеем и превратился в единый блок из слипшихся глянцевых листов, что капитана очень раздражало.