— Очень, очень остроумно. Что ты еще придумаешь на «бис»?
— Сколько это будет стоить тебе? — спросила она соблазнительным голосом.
— Как насчет жетона для старого трамвая?
— Ты невыносим, — надулась она. — Я начинаю думать, что ты сумасшедший.
Ему пришлось сделать усилие над собой, чтобы не поддаться обаянию ее тела:
— Именно сейчас мне нужно выяснить некоторые детали.
Она недоуменно смотрела на него несколько секунд. Попыталась было что-то сказать, но потом передумала, его лицо было серьезным и неулыбчивым. Она передернула плечами, медленно завязала бикини и опустилась в свободное кресло.
— Ты ведешь себя ужасно загадочно.
— Я снова стану любящим и милым после того, как ты ответишь мне на несколько простых вопросов.
Она нетерпеливо почесала кожу над левой грудью.
— Ну тогда спрашивай.
— Вопрос номер один: что ты знаешь о контрабандных операциях своего дяди?
Её глаза удивленно округлились.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Я думаю, ты знаешь.
— Ты сумасшедший, — произнесла она, свирепо глядя на него. — Дядя Бруно владеет корабельной компанией. Почему человек с его богатством и социальным положением должен заниматься какой-то ничтожной контрабандой?
— Ни что из того, что он делает, ни может считаться ничтожным, — сказал Питт. Он замолчал на мгновение, наблюдая за выражением ее лица, и затем продолжил. — Вопрос номер два: до того, как ты приехала на Тасос, когда в последний раз ты видела фон Тилля?
— Ни разу с тех пор, как была маленькой девочкой, — тихо ответила она. — Мои мама и папа утонули, когда их лодка перевернулась во время сильного шторма около острова Мэн. Дядя Бруно был вместе с ними. И я тоже была. Он спас меня. После того ужасного несчастного случая он был очень добр ко мне; самые лучшие закрытые учебные заведения, деньги, когда я в них нуждалась. Он всегда помнит день моего рождения.
— Да, он сама сердечность, — с сарказмом произнес Питт. — Но не староват ли он для твоего дяди?
— В действительности он брат моей бабушки.
— Вопрос номер три: как получилось, что ты никогда не навещала его раньше?
— Когда я писала и просила у него разрешения приехать на Тасос, он всегда писал в ответ, что слишком занят, озабочен какими-то простоями кораблей и перевозками или что-то в этом роде. — Она тихо засмеялась. — Хотя в этот раз я одурачила его. Я просто появилась и удивила его.
— Что ты знаешь о его прошлом?
— Ничего определенного. Он очень мало говорит о себе. Но я знаю точно, что он не контрабандист.
— Твой любимый дядя самый страшный негодяй, которого когда-либо производили на свет. — Голос Питта был усталым. Ему не хотелось ранить ее, но он был уверен, что она лжет. — Одному только Богу известно, сколько гниющих трупов обязаны ему своим нынешним состоянием; сотни, тысячи даже. И ты погрязла с ним во всем этом по самую свою прелестную шейку. Каждый доллар, который ты потратила в последние двадцать лет, испачкан в крови. В некоторых случаях в крови, а иногда в слезах, особенно в слезах невинных детей. Молоденькие девочки, которые были вырваны из родительских рук и завершили свое детство и юность на грязных, вшивых соломенных матрацах в публичных домах Северной Африки.
Она вскочила на ноги:
— Такие вещи больше не случаются. Ты лжешь, ты выдумываешь все это. — «Теперь она испугалась, но продолжает играть великолепно», — подумал Питт. — Я сказала тебе правду. Я ничего не знаю. Ничего!
— Ничего? Ты знала, что фон Тилль задумал меня убить на вилле. Твоя маленькая чувствительная сцена на террасе, я должен признать, одурачила меня. Но ненадолго. Ты упустила свое истинное призвание — тебе следовало бы стать актрисой.
— Я не знала. — В ее голосе звучало отчаяние. — Клянусь, я не…
Питт покачал головой:
— Я больше не куплюсь на это. Ты выдала себя у выхода из лабиринта, когда нас арестовал туристический гид. Ты была не просто удивлена, увидев меня, ты была совершенно шокирована, когда увидела меня среди обломков.
Она подошла и присела возле него, взяла его руки в свои.
— Пожалуйста, пожалуйста… О, боже! Что я должна сделать, чтобы заставить тебя поверить мне?
— Ты можешь начать с изложения фактов. — Он поднялся с кресла и встал прямо перед ней, затем он сорвал влажную повязку со своей груди и положил ей в ладони. — Посмотри на меня. Вот что я получил за то, что принял твое приглашение на обед. Я предназначался как главное блюдо для людоедской собаки твоего дяди. Смотри на меня!
Она посмотрела:
— Кажется, мне плохо.
Питт сгорал от желания взять ее на руки и осушить поцелуями слезы, выступившие у нее на глазах, и мягко, нежно сказать ей, как он сожалеет. Вместо этого он должен был сохранять свой голос твердым и злым.
Она отвернулась и недоуменно смотрела на металлическую раковину в углу, пытаясь понять, тошнит ее или нет, затем она повернула наполненные слезами глаза к Питту и заговорила шепотом:
— Ты дьявол. Ты говоришь о дяде Бруно. Но ты хуже, намного хуже. Я бы желала, чтобы ты был убит.
Вместо ожидаемой ненависти Питт смог почувствовать только печаль и уныние:
— Тебе придется оставаться на этом корабле, пока будет необходимо.
— Ты не можешь держать меня здесь, ты не имеешь права.
— Я не имею права, правда, но я могу держать тебя здесь. И, пока ты находишься под наблюдением, но не забивай свою прелестную головку изобретением способов побега. Все мужчины на корабле являются великолепными пловцами. Тебе не удастся отплыть и на пятьдесят метров, как бы ты ни старалась.
— Но ты же не можешь держать меня, как узницу, вечно. — Ненависть пылала на ее лице. Никогда еще женщина не смотрела так на Питта. Это заставило его почувствовать себя весьма неудобно.
— Если мое небольшое расследование и захват пройдет сегодня в полдень именно так, как я планировал, то ты выскочишь из моих рук и к вечеру можешь оказаться в руках жандармерии.
Вдруг Тери с любопытством взглянула на него.
— Так вот почему ты исчез прошлой ночью?
Питт даже изумился, как ее огромные карие глаза — ее необыкновенно прекрасные глаза — могли в одном взгляде отразить так много чувств.
— Да, по правде говоря, я тайком пробрался на борт одного из кораблей твоего дяди как раз перед рассветом. Это была весьма поучительная экскурсия. Ты никогда не угадаешь, что я обнаружил.
Он внимательно смотрел на нее, пытаясь предугадать, что принесет ее следующий взгляд.
— Я не могу представить, — уныло произнесла она. — Единственные корабли, на которых я была, — это паромы на переправе.