Современный Дувр представлял собой шумный портовый город, более всего известный паромами, связывающими его с Кале, и прославившийся на весь мир белыми меловыми утесами на восточном побережье. Джулия въехала в исторический центр города, остановилась и спросила дорогу у прохожих. Дорчестерлейн оказалась в паре кварталов от берега — тихая жилая улица, по обе стороны которой стена к стене стояли старые одноквартирные кирпичные дома постройки 80-х годов девятнадцатого века. Припарковав машину под огромной березой, женщины подошли к чисто вымытым ступеням дома номер четырнадцать и позвонили в звонок. Спустя приличное время дверь открыла лохматая женщина лет двадцати с небольшим со спящим младенцем на руках.
— О, извините, пожалуйста, что побеспокоили вас, — шепотом сказала Джулия. — Надеюсь, мы не разбудили ребенка.
— Этот выспится хоть на концерте «Ю-Ту», — с улыбкой ответила женщина.
Джулия представилась.
— Мы ищем любую информацию о человеке, который жил в этом доме, очень давно. Его звали Норман Уингейт.
— Это мой прадед, — ответила женщина, оживившись. — Я Эрика Норрис, Уингейт — девичья фамилия моей бабушки.
Джулия улыбнулась, не веря своим ушам, и глянула на Саммер.
— Не зайдете? — предложила Эрика.
Женщина провела их в скромную, но изящно обставленную гостиную и села в кресло-качалку, держа ребенка на руках.
— У вас просто чудесный дом, — сказала Джулия.
— Бабушка здесь выросла. Вроде бы она говорила, что прадед купил дом перед самой Первой мировой. Она прожила здесь всю жизнь с тех пор, как они с дедом выкупили дом у прадеда.
— Она еще жива?
— Да, весьма бодрая для своих девяноста четырех. Пару месяцев назад пришлось перевезти ее в дом престарелых, чтобы за ней был надлежащий врачебный уход. Она настояла на этом, когда у нас уже ребенок был на подходе. Чтобы нам места было побольше.
— Тем не менее она может оказать нам неоценимую помощь, — сказала Джулия. — Мы ищем старые записи времен той войны, которые, возможно, хранил ваш прадед.
Норрис на мгновение задумалась.
— Бабушка, конечно, разделалась со всеми «пожитками» прадеда с прабабкой, — сказала она. — За годы они ей порядком надоели. Но в детской остались какие-то книги и фотографии, мы можем на них посмотреть.
Она аккуратно провела их наверх по лестнице, в светло-голубую комнату с приделанной к одной из стен деревянной колыбелью. Аккуратно положила в нее младенца, который еле слышно пискнул, тут же снова уснув.
— Вот тут прадедовы вещи, — прошептала она, подходя к высокому деревянному шкафу. Полки заполняли старые книги с матерчатым переплетом, поверх них стояли черно-белые фотографии мужчин в форме. Джулия мгновенно схватила в руки фотографию, на которой молодой солдат стоял рядом с Китченером.
— Это ваш прадед?
— Да, с лордом Китченером. Граф ведь всю нашу армию возглавлял во время той войны, знаете?
— Да, — с улыбкой ответила Джулия. — Именно поэтому мы здесь.
— Он часто говорил о том, что должен был погибнуть вместе с ним, на том корабле, который отправился в Россию. Но у него отец был смертельно болен, и Китченер позволил ему остаться.
— Эрика, мы нашли письмо вашего прадеда, из которого следует, что Китченер оставил ему на хранение свой дневник, — сказала Джулия. — Мы бы очень хотели найти этот дневник.
— Если прадед его хранил, то он должен быть здесь. Пожалуйста, смотрите.
Джулия неоднократно читала дневники Китченера, которые фельдмаршал обычно сшивал в небольшие книжки с твердым переплетом. Оглядев полки, она внезапно замерла, увидев наверху знакомый переплет.
— Саммер… ты не дотянешься вон до той маленькой книжки в синем переплете? — спросила она, почувствовав удачу.
Встав на цыпочки, Саммер протянула вверх руку, достала книжку и отдала Джулии. Ее сердце заколотилось как бешеное, когда она увидела, что ни на переплете, ни на обложке нет никаких надписей. Медленно раскрыв книгу, она увидела титульный лист линованной бумаги. На нем была надпись от руки, аккуратным почерком.
Дневник ГГК
1 янв., 1916
— Вот оно! — выпалила Саммер, глядя на страницу.
Джулия перевернула страницу и начала читать. Автор описывал свои усилия по обеспечению компенсаций для новобранцев. Быстро пролистав дневник, она принялась за последнюю запись, датированную первым июня 1916 года. Затем закрыла книгу и с надеждой посмотрела на Норрис.
— Это утерянный дневник Китченера, который историки искали многие годы, — тихо сказала она.
— Если он столь ценен для вас, тогда берите, — ответила женщина, безразлично махнув рукой. — Здесь его никто и никогда читать не будет, — добавила она, с улыбкой глянув на ребенка.
— Я отдам его в дар музею Китченера в Брум Парк, если вы не возражаете.
— Уверена, прадед был бы потрясен, если бы узнал, что в наше время останутся люди, которым интересен Китченер и «Великая Война», как он ее обычно называл.
Джулия и Саммер поблагодарили молодую женщину за отданный им дневник и, тихонечко спустившись по лестнице, вышли из дома.
— Да уж, крюк до Дувра обернулся неожиданной удачей, — с улыбкой сказала Джулия, когда они подошли к машине.
— Упорство — всегда ключ к успеху, — ответила Саммер.
Обрадованная находкой, Джулия не заметила черного мотоцикла, который ехал за ними следом всю дорогу, по Дорчестерлейн и до поворота на Кентербери, постоянно держась за несколько машин позади них. Джулия вела машину, а Саммер принялась листать дневник, читая вслух самые интересные места.
— Только послушай. «Третье марта. Неожиданно получил письмо от архиепископа Кентерберийского. Он настаивает на возможности приватно ознакомиться с Манифестом. Шила в мешке не утаишь, хотя я и не понимаю, как это произошло. Покойный профессор Уорсингтон убеждал меня, что всю жизнь хранил это в тайне, но, видимо, раскрыл секрет на смертном одре. Не важно. Я отклонил приглашение архиепископа, рискуя навлечь на себя его гнев, но надеюсь, мы сможем разрешить все проблемы, когда наконец-то наступит мир».
— Ты сказала, профессор Уорсингтон? — переспросила Джулия. — Это же известный археолог из Кембриджа начала прошлого века. Он провел несколько масштабных раскопок в Палестине, если мне не изменяет память.
— Странновато, — ответила Саммер, продолжая листать дневник. — Но Китченер был прав насчет гнева архиепископа. Вот он пишет две недели спустя: «Этим утром меня посетил Лоури, епископ Портсмутский, по поручению архиепископа Дэвидсона. Со всем своим ораторским искусством убеждал меня отдать Манифест в дар англиканской церкви во благо всего человечества. Но не стал уточнять, что церковь собирается с ним делать. С первого мгновения, как я узнал о Манифесте, моей единственной целью был лишь поиск истины. К сожалению, вынужден признать, что церковь нашей страны, напротив, проявила страх и возжелала скрыть истину. Попади он в их руки, Манифест навеки канет в небытие. Я не могу допустить этого, о чем я и сообщил епископу Лоури, к его глубочайшему разочарованию. Хотя этому еще не время, но я считаю, что в конечном счете этот конфликт будет разрешен, и опубликование Манифеста станет новой искрой надежды для всего человечества».