— Да, только… Вам, наверное, не объяснили — я пишу тяжелую музыку.
— Мне и нужна тяжелая. Запишите? Я вам несколько кассет принесу.
«Странная девушка, — думал Раздолбай, отправляясь на условленную возле метро встречу, — такой приятный голос и тяжелая музыка? А вдруг, это новая любовь?»
Раздолбай представил, как увидит стройную девушку, похожую на вышедшую из леса лань. Он увлечет ее тяжелой музыкой, не возьмет денег, и между ними вспыхнет симпатия, которая вытеснит безответную страсть.
— Здравствуйте! Вы — это вы? — прозвенели колокольчики за его спиной.
Он обернулся на голос, никого перед собой не увидел и медленно опустил взгляд. На уровне его груди торчал хвостик рыжих волос, под которым, словно луковица, круглилось веснушчатое лицо.
«Что за Чиполлино?» — удивился он, пугаясь, как бы прохожие не подумали, что у него с этой рыжей лилипуткой свидание.
— Я Саша. Кассеты вам принесла, — прозвенела девушка и для наглядности помахала возле его пупка целлофановым пакетом.
«Не Чиполлино. Белочка-металлистка!» — придумал прозвище Раздолбай, разглядев у девушки два длинных, выпирающих вперед верхних зуба и значок группы «Лауднесс» на лацкане джинсовой куртки.
— «Лауднесс»? — удивленно спросил он, чтобы начать разговор.
— Ну да, мне нравится. Это странно?
— «Лауднесс» — не самая известная группа. Если ты их слушаешь, все известные у тебя уже есть, наверное.
— У меня ничего нет. Мне папа из Японии привез две кассеты «Лауднесс» и много чистых. Я послушала, поняла, что это моя музыка. В ней сила, энергия — мне это нужно. Запишите мне самое лучшее?
— Ну, если «Лауднесс» — это все, что ты знаешь, тебя ждет много открытий, — засмеялся Раздолбай и смело зарядил три рубля за одну сторону кассеты, подумав, что папа из Японии не пожалеет денег для своей Чиполлины, понимая, как мало утешений будет у нее в жизни. Он угадал — Белочка-металлистка радостно передала ему увесистый пакет и потащила из кармана куртки стопку пятирублевок.
— Стой, стой, ты чего? — испугался он.
— Так деньги же…
— Заплатишь потом, и не свети на всю улицу. Сколько здесь кассет?
Раздолбай заглянул в пакет, увидел в нем десяток запечатанных в золото хромовых «Макселлов» и даже присвистнул. «Золотой Макселл» стоил у спекулянтов в три раза дороже обычных кассет, а если учесть, что обычные давно уже не продавались за официальные девять рублей и стоили две цены, то Белочка легкомысленно вручала ему целое состояние.
— Ты вообще знаешь, что это очень дорогие кассеты? — уточнил он. — Не боишься все их отдавать? Ты меня все-таки совсем не знаешь.
— Ну, я вижу, что вам доверять можно.
— Давай на «ты». И забери половину. Я тебе для начала пять штук запишу — вдруг не понравится, мало ли.
Раздолбай распихал по карманам половину кассет, чувствуя каждую из них золотым слитком, и сказал Белочке, что въезжать в тяжелый рок надо «от истоков», поэтому сначала он запишет ей «родоначальников жанра», а более продвинутые группы позже. Белочка простодушно рассыпалась в благодарностях, и ему стало неловко за то, что на самом деле он хотел приберечь лучшую музыку напоследок, чтобы сотрудничество с единственной клиенткой получилось как можно более длительным.
— Ладно, запишу тебе на одну сторону последних «Пристов», чтобы сразу накрыло, — смилостивился он, складывая в уме приятные цифры.
На Белочке он заработал тридцать рублей. Она оказалась в восторге от музыки и рвалась скопировать всю его коллекцию, но папа из Японии оказался прижимистым самураем и разрешил ей записывать не больше трех кассет в неделю.
«Значит, еще восемнадцать рублей заработаю к двадцатому августа и сразу поеду на десять дней в Юрмалу», — прикидывал Раздолбай.
Его планы смешались, как песочная фигура под морской волной. Накануне очередной встречи с Белочкой позвонила Диана.
— Привет. Узнал? — услышал он самый волнующий в мире голос.
Раздолбай говорил с Дианой по телефону всего несколько раз. Каждый разговор был для него подобен прыжку в прорубь, и в первые секунды разговора он с трудом унимал дрожь волнения. Теперь такая дрожь слышалась в голосе Дианы, а Раздолбай испытывал сладкое ликование победителя. Он плюхнулся с трубкой на диван и проворковал, наслаждаясь тайным смыслом понятной ему одному фразы:
— Как не узнать хозяйку сарафана, с которым так приятно быть в обществе?
Диана дежурно усмехнулась.
— Что ты вообще делаешь? Не собираешься ли к нам в Юрмалу?
— Собираюсь, но не раньше двадцатого.
— Это будет поздно.
В ее голосе Раздолбаю послышалась обреченность. Она помолчала и добавила:
— Я помирилась с Андреем.
«Выбирает между ним и мной!» — ахнул он про себя и осторожно спросил:
— Ты хочешь сказать, что тебе надо решить для себя что-то важное?
— Да, можно сказать, я вся в раздумьях.
— И если бы я приехал раньше… Это повлияло бы?
— Да.
Раздолбай чуть не закричал «Еду!», но вспомнил частушку про миленка в серых брюках, которая заканчивалась словами: «Я миленку подмигнула, он бежит, как дурачок», — и решил набить себе цену.
— У меня до двадцатого должны решиться кое-какие дела, так что я пока не уверен, что смогу раньше. Если завтра у меня решится и я послезавтра приеду, еще не поздно будет?
— Послезавтра нет.
Продолжать разговор не имело смысла. Все было понятно из нескольких слов, которые им обоим не хотелось забалтывать пустяками, и они попрощались, как будто подвесив в воздухе многоточие.
«До двадцатого всего пара дней, — рассчитывал Раздолбай, — один день вряд ли что-то изменит, а лишние восемнадцать рублей не помешают. Да и Диана поймет, что у меня есть дела поважнее ее, — будет больше ценить».
«Ты что, дурак? — отчетливо спросил вдруг внутренний голос.
— Тебя я больше не спрашиваю.
— Я тебе обещал, что она сама позвонит — она позвонила. Ты во мне сомневаешься?
— Совпадение.
— Какое совпадение?! — заорал голос внутри так, что если бы можно было его озвучить, то в комнате задрожали бы стекла. — Она твоя! Твоя, как было обещано! Не надо больше ее покорять, ты все сделал, вступай в завоеванные права. Но если ты сейчас же не вылетишь к ней первым самолетом, у тебя не будет с ней ничего!»
Раздолбай и не предполагал, что внутренний голос может быть таким требовательным. Некоторое время он перечил ему, пытаясь доказать себе, что может ехать когда захочет, и сам контролирует свою жизнь, но голос настойчиво заставлял его немедленно мчаться в аэропорт. Сопротивляться не получалось. Голос не сдавался, не говорил: «Ну ладно, послезавтра успеешь тоже». Снова и снова он с непреклонной твердостью повторял одно и то же: «Ты волен поступать как хочешь. Можешь ехать завтра, послезавтра, можешь не ехать вообще. Я только утверждаю — не вылетишь немедленно, у тебя с ней ничего не будет».