— Ты что, шпионила за мной? — накинулся он на Аннетт. — Да как ты посмела!
Но с таким же успехом он мог броситься с перочинным ножом на динозавра.
— Мы посмели, — сказала жена, сделав ударение на слове «мы», — потому что мы должны были это сделать. Потому что все члены семьи судьи должны иметь незапятнанную репутацию и не вызывать даже тени сомнения в том, что она чиста. К тебе, как зятю, это тоже относится.
— Ты что, хочешь сказать, что я совершил преступление?
За Аннетт ответил отец:
— Нет. Мы просто спрашиваем.
Хартман всегда завидовал умению Браун-Секара и его дочери вести дискуссию, завидовал их способности запутывать, ставить в тупик, изворачивать, перевертывать, намекать, наводить на мысль. Завидовал и редко решался вступать с ними в спор. Но как поступить сейчас? Все отрицать, солгать или просто промолчать? Времени на раздумья не было, и конечно же, Хартман выбрал неправильное решение.
— У меня был большой выигрыш, — солгал он. По его мнению, это звучало более чем убедительно. Они ведь теперь знают, что он играет.
Ответ Хартмана вроде бы удовлетворил Браун-Секара. Казалось, еще немного, и он воскликнет: «Понятно! Конечно!» Не глядя на зятя, судья улыбнулся дочери, которая молча сидела, не меняя позы. И только после этого произнес:
— Ба-альшой выигрыш!..
Этим было сказано все. В голосе тестя смешались недоверие и печаль, гнев и сочувствие. Хартман уставился в пол и принялся разглядывать ковер, стараясь не замечать на нем грязных следов, оставленных его ботинками.
— Да… Это был тройной выигрыш…
Теперь, произнося это, он не отрываясь смотрел на судью. Уж лучше бы он врал, не поднимая головы.
— Тройной? — переспросила Аннетт. — Тебе вдруг стало поразительно везти!
Он повернул голову, чтобы обратиться к жене, и поймал взглядом ее широкую улыбку.
— Ты, конечно, можешь это доказать. Где и когда это было? Заезд, победители? Ну и все остальные подробности.
На это Хартману нечего было ответить. Он переводил взгляд с жены на тестя, челюсть его отвисла, глаза расширились. Не прошло и минуты, как Аннетт поднялась и, не глядя больше на мужа, вышла из комнаты. Хартман поднялся с кресла и, не двигаясь, смотрел ей вслед. Сидевший в кресле Браун-Секар пробормотал:
— Ты бы лучше сел, Марк.
На Хартмана подействовали и сами слова, и тон, которым они были произнесены. Он вдруг почувствовал, что смертельно устал, устал от всего.
Но судью не интересовало состояние зятя. Он спросил:
— Где ты взял деньги?
Хартман выпрямился, уперся подбородком в грудь, закрыл глаза. Он не знал, что ответить, но что-то нужно было сказать. И он произнес:
— А пошли вы все… И оставьте меня в покое!
— Нет!
Айзенменгер и не ожидал другого ответа, хотя он не рассчитывал услышать его в столь категоричной форме.
— Послушай, Елена, я согласен с твоими возражениями…
— Тогда не настаивай.
В квартире было тепло, но Елена вдруг показалась доктору холодной и такой же чужой, как ночь за окном. Он пришел без предварительного звонка и застал Елену совершенно не готовой к приему гостей. Напротив, прямо с порога она объявила, что ужасно торопится. Что и говорить, время для серьезного разговора Айзенменгер выбрал явно не самое подходящее. Елена открыла ему дверь, будучи в халате, и доктору пришлось еще минут двадцать ждать, пока она не выйдет из ванной. Когда же она наконец появилась, Айзенменгер несколько секунд был не в состоянии оторвать от нее глаз — он и забыл, что эта женщина столь красива.
— А что ты предлагаешь? После того как Джонсон вышел в отставку, мне в полиции просто не к кому обратиться. Хочешь не хочешь, а единственный человек, который сможет нам помочь, это Беверли Уортон.
— Только не она. Только не эта сука.
Беверли Уортон входила в команду детективов, занимавшихся расследованием убийства родителей Елены. Именно Уортон, по мнению Елены, сфабриковала обвинение против ее брата — обвинение, следствием которого стало самоубийство юноши.
— Тогда кто?
— Наймем частного детектива.
До чего же она прекрасна, думал Айзенменгер. Совсем как юная девушка перед первым выходом в свет. Тонкий, изысканный аромат духов и короткое бледно-кремовое платье лишь подчеркивали это впечатление. Хотелось бы ему знать, куда она собралась и — почему его это так волновало? — с кем.
— Из каких денег ему платить? — спросил Айзенменгер, как ему казалось, не без оснований. Елена заколебалась, и он добавил: — Ты же понимаешь?
— Нет, — снова произнесла она, но с уже значительно меньшей долей уверенности, и доктору стало ясно: дорога к дальнейшим переговорам не закрыта. Хотя ответ и не был окончательным, из уст Елены он прозвучал настолько безапелляционно, словно она разговаривала с мужем, совершая своеобразный ежедневный ритуал. В какой-то момент Айзенменгер подумал даже, что, стоя перед ним, Елена не столько пытается убедить его силой аргументов, сколько собственными физическими достоинствами. Сложив руки на груди, она словно специально слегка расставила ноги — так, чтобы платье эффектно облегало ее бедра. А решительное выражение лица лишь подчеркивало ее красоту.
В глазах доктора мелькнули печальные искорки, и одновременно он почувствовал легкое раздражение. Ну вот, началось. Он дошел до того, что эмоции стали мешать делу.
— Послушай, Елена, Хартман признал, что подделал заключение о вскрытии, что Миллисент умерла от множественной лимфомы. Необычно и то, как она умерла, — никто не умирает от такого количества раковых опухолей, двумя неделями раньше будучи совершенно здоровым, во всяком случае, не в столь юном возрасте. Вдобавок кто-то хотел скрыть обстоятельства ее смерти и готов был платить за это огромные деньги. Это означает, что мы имеем дело с очень серьезным преступлением.
— Я и не отрицаю, что происходит нечто странное. Поэтому, Джон, я в первую очередь и обратилась к тебе.
— Ну хорошо, назовем это «чем-то странным». Но если мы хотим узнать, что именно произошло с Миллисент Суит, нам придется привлечь профессионала, который сможет разобраться в ситуации, имея на то официальные полномочия. Никто, кроме Беверли Уортон, мне в голову не приходит.
— Она продажная, от нее можно ожидать всего, чего угодно, и при случае она всадит в спину нож и тебе, и мне. Это ты понимаешь?
Айзенменгер глубоко вздохнул. Да, это он понимал. Он прекрасно помнил, что расследование столь же странной и не менее страшной смерти Никки Экснер не покрыло инспектора Беверли Уортон славой. И немалую роль в этом сыграли он, патологоанатом Джон Айзенменгер, и адвокат Елена Флеминг.
— Частный детектив стоит кучу денег — сотни, а то и тысячи фунтов. Рэймонд Суит может себе позволить такие расходы?