— Я уверен, что очень скоро она вернется домой.
В прошлый раз это произошло через четыре месяца. Тогда он впервые узнал о существовании этой странной болезни, при которой человек вплотную приближается к безумию, не переступая последнюю грань, — навязчивого невроза.
С самого начала их знакомства он видел, что Салли слишком разборчива во всем, но никогда не считал это отклонением от нормы. И лишь ретроспективно он смог проследить, как обыкновенное беспокойство постепенно переходило у нее в невроз, случайные прихоти — в навязчивые влечения. Ему вспоминались отдельные эпизоды первых лет их совместной жизни, на которые он теперь смотрел по-новому, понимая, что они были предвестниками несчастья.
Салли все чаще и чаще занималась наведением порядка в доме и тратила на это все больше и больше времени. Сначала один раз в неделю, затем два, три, потом она уже ежедневно протирала пыль, чистила ковры пылесосом, опрыскивала спреями и полировала мебель, терла и скребла. Первое время они шутили по этому поводу, потом это поведение жены переросло в серьезную проблему, от которой шутками не отделаешься, и они оба обходили ее молчанием. Закончив уборку — в одиннадцать часов или даже в полночь, — она начинала приводить в порядок себя.
Этот процесс тоже стал постепенно затягиваться, с каждым днем продолжаясь все дольше и дольше, пока не дошло до того, что Салли терла и терла руки и лицо, ноги и подмышки, и ей казалось, что она еще не смыла всю грязь, что она пропиталась ею насквозь.
Невроз нарушил нормальное течение ее жизни, она стала пропускать работу, проводя все время в ванной комнате. Теперь при встрече с подругами и друзьями она отказывалась протягивать им руку, и они тоже не горели желанием ее пожать, потому что Салли повсюду, даже в помещении, носила перчатки, чтобы скрыть под ними содранную на ладонях и запястьях кожу. Такое ненормальное стремление к чистоте едва не погубило их брак, так как в какой-то момент Салли стало противно прикасаться к грязной, дурно пахнувшей коже мужа. Она уходила спать в отдельную комнату, а он лежал без сна, слушая, как в ванной бесконечно льется вода.
— Определенно, в последнее время ей постоянно что-то не давало покоя, какая-то мелочь. Я думаю, нам скоро удастся выяснить причину тревоги вашей супруги.
Врач не подозревал, какую боль доставляют Джонсону его слова.
* * *
Набравшись терпения, Айзенменгер совершил бессчетное количество звонков, но так и не пробился к Беверли Уортон. Уже поздним вечером, примерно через сотню часов после автомобильных гонок, она позвонила ему сама.
— Джон? Это Беверли. Вы хотели поговорить со мной?
По тону старшего инспектора можно было одновременно подумать, что она не имеет ни малейшего представления о цели звонков доктора и что она все прекрасно понимает. Удивительно, как порой столь противоположные вещи могут быть абсолютно неразличимы.
— Да. — Ему не хотелось рвать с места в карьер и немедленно приступать к расспросам. — Вы, оказывается, совершенно недоступная женщина.
— Разве? — На этот раз она явно развлекалась. — У нас в последнее время возникли кое-какие проблемы. Но вы, я полагаю, уже в курсе.
— Ну, по правде говоря…
— По правде говоря, вы хотели бы знать, как идет расследование.
С какой стати он должен чувствовать себя как проситель?
— По правде говоря, мне действительно любопытно, почему профессор Рассел вдруг вызвал у вас такой интерес.
Она рассмеялась. Смех Беверли звучал очень заразительно, и доктор вынужден был это признать.
— Вы знаете, я целых трое суток проболталась черт знает где и теперь, добравшись наконец до дома, ни за какие коврижки не покину его, чтобы удовлетворить ваше любопытство.
В наступившей тишине Айзенменгер почти физически ощутил ее ухмылку.
— А если бы я… пришел к вам?
Она вздохнула:
— Ну что ж, пожалуйста, раз вам это так срочно.
На этот раз она не засмеялась — пока не положила трубку.
* * *
Он предполагал — или даже надеялся? — что она будет полуодета. Но когда три четверти часа спустя Беверли открыла ему дверь, на ней были джинсы и белая футболка. Уортон широко улыбалась, как бы говоря тем самым, что она знает все, в то время как он не знает ничего.
— Прошу вас.
Доктор вошел в квартиру и огляделся.
— У вас просторно.
— Относительно вещей я минималист. Меньше уборки, больше воздуха.
Он прошел через гостиную к окну.
— Это впечатляет, — сказал он, думая, во сколько ей обходится такая квартира.
Уортон, казалось, осталась довольна этим замечанием.
— Выпьете что-нибудь? У меня есть практически все.
Он выбрал вино, и они сели с бокалами на диван.
— Вы хотели узнать, как идет расследование?
— Да. Вы, как мне представляется, некоторым образом мой должник.
— Неужели?
— В самом деле.
Беверли сделала вид, что не понимает его. Глотнув в нерешительности вина, она проговорила:
— Я не имею права рассказывать о ходе расследования кому попало.
— Но мне — это ведь не «кому попало». Это ведь я навел вас на след Рассела, разве не так?
— Вы так считаете? — В уголках ее губ появился намек на улыбку.
Айзенменгер откинулся на диванных подушках из желтой кожи, увлеченный этим словесным поединком.
— Насколько я помню, дело было закрыто. Вы нашли убийцу, точнее, предполагаемого убийцу, и он вдруг скоропостижно умер. Затем вы внезапно заинтересовались личной жизнью Рассела и даже не пожалели средств на то, чтобы установить за ним слежку.
— И почему это означает, что я должна раскрывать вам тайны следствия?
Доктор взглянул на свой бокал и залпом осушил его, поставил рядом с бутылкой и придвинулся ближе к Беверли.
— Дело в том, что это случилось сразу после того, как вы побывали в моей квартире, где легко можно было прочитать заключение о вскрытии.
— Вы что, хотите сказать, что я обыскивала вашу квартиру? — нахмурилась она, но тем не менее налила ему еще вина. — Вы были все время рядом со мной, насколько я помню.
— Да, но потом я ушел.
— Я тоже.
— Разве? — Он приподнял брови.
Выражение ее лица могло означать все, что угодно.
— На что вы намекаете? — нахмурилась она, но негодования в ее голосе не чувствовалось.
Айзенменгер поставил свой бокал на стол. От Беверли исходил сильный аромат духов. Очевидно, она серьезно подготовилась к приходу доктора.
— Я намекаю на то, что вы могли бы, по крайней мере, сказать мне, что вам удалось выяснить о Расселе и чем Либман его шантажировал.