— На миг мне показалось, что вы молитесь.
Сержант выдавил из себя улыбку, чтобы Уортон не увидела, как напугало его ее неожиданное появление.
— Я не знал, что вы здесь.
— Надо было свести концы с концами, — пожала плечами Уортон. — Где это лучше сделать, если не там, где все началось?
— Я думал, дело уже окончено. — Джонсон не удержался от того, чтобы не съязвить.
— Я считаю, что закончено. А вы нет?
Этот вопрос был задан вполне серьезно.
По-хорошему Джонсону следовало бы ответить на него так: «Есть кое-что, чего я не понимаю», но он лишь бросил:
— Нет.
Она улыбнулась — на этот раз вполне искренне. И даже расхохоталась.
— Джонсон, это что, бунт на корабле?
Он пожал плечами:
— Вы сами спросили.
Смех Уортон прервался так же неожиданно, как и начался.
— Вы не любите меня, да?
— Это имеет значение? — ответил он, помолчав.
— Лично для меня — нет. Для расследования — да.
— Но расследование закончено, — заметил сержант.
— Да, это расследование.
Он скривил лицо в неопределенной гримасе и опустил взгляд на ковер.
Уортон подошла к сержанту и встала рядом с ним лицом к столу.
— Тогда скажите, в чем я ошиблась.
Она с удовольствием отметила, что ее подчиненный колеблется и медлит с ответом.
— Просто я не верю, что он это сделал, — произнес он несколько неуверенным тоном. Затем прибавил: — Все улики косвенные. У вас нет даже доказательств того, что он находился здесь во время убийства.
— А как насчет кокаина?
— В школе девятьсот студентов. Любой из них мог оставить его здесь когда угодно.
Уортон не хотела распаляться, но при этом и не стремилась излишне сдерживать свои эмоции. Она была уверена, что сержант возражает исключительно ей назло.
— Вы не видели его комнату. Наркотики со всеми соответствующими принадлежностями, часы Никки Экснер, ее фотография на стене. Этот парень уже давно погряз в наркотиках, был осужден за изнасилование и привлекался за драку с ножом. Он не может толком объяснить, где был вчера вечером, и вы сами отыскали свидетеля, который утверждает, что именно он снабжал убитую наркотой. Чего еще вам не хватает?
Но Джонсон тем не менее не мог отделаться от сомнений. Он опять поднял взгляд к куполу.
— Пришлось постараться, чтобы подвесить ее таким образом.
— Ну так и что?
— Я не могу представить, чтобы этот парень, свихнувшийся на наркотиках, смог все это проделать.
Уортон тоже посмотрела вверх, но ее глаза видели все совершенно иначе.
— Не понимаю, почему это невозможно. Он был одержим страстью к этой девушке. Для того, кто подсел на наркотики, ничего, кроме собственной одержимости, не существует. Движимый страстью, он изнасиловал ее. Делал с ней все, что хотел, после чего ему оставалось только убить ее.
— Только и всего?
— Да почему нет? У него в голове был такой коктейль из наркотиков, что он, возможно, даже не видел в своих действиях ничего особенного.
— Кроме того, вся эта картина в целом… — Джонсон ответил скорее не Уортон, а собственным мыслям.
— И что с ней не так?
Сержант опять замолчал, задумавшись.
— Во всем этом чувствуется какой-то грандиозный замысел. Что-то театральное, символическое.
— Ну да, как в церкви, — насмешливо бросила она.
— И это не вяжется с Билротом.
— Грандиозный замысел у него был. Был! Изнасиловать ее, зарезать и вздернуть!
— Нет, это не он, — не сдавался Джонсон.
— Вы ошибаетесь, сержант. Или, что ближе к истине, вам очень хочется, чтобы ошибалась я.
Его не удивило, что Уортон так думает; к тому же в ее словах была доля правды. Однако как бы Джонсону ни хотелось поймать ее на ошибке, главным для него было найти истинного преступника, в возможность чего он искренне верил.
— С какой стати мне хотеть этого?
Он намеренно произнес эти слова громко, желая вызвать Уортон на откровенность.
— С той стати, что вы не можете смириться с моим повышением.
Никогда еще Джонсон и Уортон не выражали так открыто свою неприязнь друг к другу.
— На моих глазах отправилась на повышение прорва полицейских, и я прекрасно мирился с этим.
— До сих пор — да.
К чему, черт возьми, она клонит?
Джонсон покачал головой:
— Вы видите то, чего на самом деле нет.
— Разве? Тогда почему вас так заедает, что я стала инспектором? Если в других случаях, как вы говорите, вас это не трогало?
— Да ничего меня не заедает, — продолжал упорствовать Джонсон, хотя, как и Уортон, сам чувствовал ложь, сквозившую в сказанных им словах. «А почему бы не сказать ей правду?» — внезапно подумал он.
Сейчас они стояли в каком-то метре друг от друга. Улыбнувшись, Уортон сделала шаг вперед и почти коснулась Джонсона грудью.
— Может быть, просто потому, что я женщина, а? Если это была провокация, то она удалась.
Джонсон резко отвернулся и процедил сквозь зубы:
— Вовсе не потому, что вы женщина.
Уортон подняла руку к его лицу и провела тыльной стороной ладони по щеке. Сержант застыл, испытывая смешанные чувства, которые никак не давали ему мыслить ясно. Теперь уже Уортон упиралась в него грудью, и Джонсон не мог не ощущать ее сексуальность, соблазнительность полных губ и больших глаз, которые теперь, благодаря слабому освещению, казались еще больше.
— Я рада, что ты не презираешь женщин, Боб, — наконец произнесла она мягко. — Мы с тобой могли бы составить отличную команду. Мы могли бы пойти далеко, очень далеко… — Улыбнувшись, она добавила: — И не только в смысле продвижения по службе.
Джонсона немедленно охватило отвращение, в долю секунды доведшее его едва ли не до тошноты. Это отвращение мешало даже говорить.
— Что ты на это скажешь? — продолжила Уортон все так же спокойно. Ее тонко выщипанные брови слегка приподнялись, при этом на переносице образовались две маленькие складки.
Посмотрев ей прямо в глаза, Джонсон процедил сквозь сжатые зубы почти таким же спокойным тоном, что и она:
— Развратница.
Слово было смешным, и он сам удивился, что именно оно слетело с его губ. Очевидно, из трусости. Другие определения, которыми частенько награждали за глаза Уортон, — шлюха, проститутка, участковая девка, — по-видимому, казались Джонсону слишком сильными.