— Для начала несколько общих замечаний о вскрытии. Результаты внешнего осмотра изложены, мягко говоря, очень скупо. Полстраницы для этого недостаточно. Да, в заключении отмечен след от веревки на шее; написано, что он глубже спереди и постепенно уменьшается, сходя на нет в том месте, где позади нижней челюсти был завязан узел. Но никакие другие следы на теле, кроме повреждений половых органов, в заключении не упомянуты.
— Но, может быть, их и не было? — нахмурилась Елена.
— Нет, были. Они есть всегда и у всех. Даже у вас. Чуть видимый рассасывающийся синяк на локте, которым вы ударились о шкаф на прошлой неделе, ранка от заусенца, который вы откусили вчера, пятно на ноге, на которую вам наступили сегодня утром в автобусе.
— Возможно, он счел, что они не заслуживают внимания.
Айзенменгер покачал головой. Зазвучали аккорды Бетховена, проникая в подсознание слушателей.
— Судить о том, заслуживают они внимания или нет, не дело эксперта. Он должен осмотреть труп, собрать все имеющиеся данные и на их основании выдвинуть гипотезу.
— Кстати, он ничего не написал о ее ногтях, — вмешался Джонсон.
Замечание сержанта удивило Айзенменгера. Ему-то откуда об этом известно?
— А что такое с ногтями? — спросила Елена.
Джонсон принялся объяснять ей, какие следы остаются под ногтями, когда женщина оказывает сопротивление насильнику, а Айзенменгер тем временем гадал, с какой стати Елена вообще задает такие вопросы. Записывая слова Джонсона, она наморщила лоб и чуть приоткрыла рот. Губы женщины слегка блестели, и Айзенменгер подумал, не пользуется ли она для этого каким-нибудь специальным средством. Да нет, вряд ли. В ее возрасте… Сколько ей — тридцать два? Тридцать три?
Его гипоталамус, который уже некоторое время нашептывал что-то своему хозяину, принялся мурлыкать легкомысленную песенку.
— Вы упомянули половые органы, — закончив с Джонсоном, обратилась Елена к Айзенменгеру. Его подсознание тут же принялось похотливо потирать ладошки, услышав эти слова из уст красивой молодой женщины, в то время как «сверх-я» сурово упрекнуло в том, что он ведет себя как гиперсексуальный мальчишка.
— При изнасиловании травма наружных половых органов почти неизбежна. Насколько серьезной она окажется, зависит от того, насколько упорно сопротивляется женщина. Никакой травмы она не получит разве что в том случае, если будет находиться в наркотическом трансе.
— Но токсикологи говорят, что Экснер как раз находилась под действием наркотиков, — заметил Джонсон.
— Да, мидазолама. Наркотик, который используют, чтобы одурманить девушку во время свидания.
— А каково действие мидазолама? — спросила Елена, почувствовав, что постепенно теряет нить разговора.
— Он относится к обычным транквилизаторам наподобие валиума и оказывает примерно такое же действие, только более сильное. Человек, принявший дозу мидазолама, расслабляется, с трудом соображает, утрачивает контроль над собой, а главное, практически полностью теряет память. Если вы хотите изнасиловать кого-нибудь, то лучшего средства вам не сыскать.
— Но ведь Тим Билрот как раз и был осужден за изнасилование с применением наркотиков. Это лишь подкрепляет версию Уортон.
— Я думаю, — произнес Джонсон, — доктор Айзенменгер имеет в виду, что если бы Билрот дал ей мидазолам, то у нее не были бы повреждены половые органы, — она попросту не смогла бы оказать сопротивление.
Елена нахмурилась, и Айзенменгер залюбовался складкой, образовавшейся у нее между бровей. Где-то в мозгу доктора забил источник приятных эмоций. Подошла официантка и, похоже, расстроилась при виде того, как плохо гости пьют их божественный нектар.
— Но тогда отсутствие каких-либо следов на теле и постороннего материала под ногтями жертвы ничего не доказывает, — сказала Елена.
— Не в этом дело, — отозвался Айзенменгер. — Дело в том, что это вообще не было упомянуто в заключении.
— Значит, он провел вскрытие кое-как! — наконец-то догадалась она.
Источник бил все сильнее, теплота разливалась по всему телу. Но доктор, насколько мог, старался не отвлекаться от темы разговора.
— Сайденхем принадлежит к специалистам старой школы, а в те времена составляли краткие заключения.
— И что?
— А то… — Айзенменгер заколебался, не желая выступать в роли судьи. — Прежде такие патологоанатомы, как Сайденхем, были оракулами и могли сообщить хоть самому Господу Богу, чем больно одно из Его творений. Перед такими, как он, снимали шляпу все; клиницисты воспринимали их слова как истину в последней инстанции, как глас Божий, услышанный Моисеем на горе Синай.
— Да-а, времена изменились, — неопределенно протянула Елена.
— Вот именно, — подытожил Айзенменгер.
— У него уже были неприятности в суде в связи с таким подходом, — вскользь заметил Джонсон.
— И не один раз, — добавил Айзенменгер.
— Вы хотите сказать, что он плохой патологоанатом? — спросила Елена.
— Не знаю, — ответил он, помолчав, с удовольствием разглядывая очередную, вновь появившуюся складку у нее на лбу. Но уже спустя несколько мгновений Елена откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу и впервые за вечер весело улыбнулась. Внутри у Айзенменгера вспыхнул настоящий фейерверк, голова закружилась, и он испугался, как бы совсем ее не потерять.
— А что же вы знаете в таком случае? — спросила она.
Джонсон молча пил вино и, похоже, полностью ушел в себя.
— Я знаю, — сказал он, подбирая слова, — что даже лучшие из нас делают ошибки, а Сайденхем — далеко не лучший.
— Но доказать этого вы не можете.
— На основании данного заключения — нет.
Елена по-прежнему улыбалась, теперь уже насмешливо. Глаза ее были зелеными, как у ирландки. Неокортекс Айзенменгера подвергался массированному артобстрелу. Если совсем недавно он считал Елену Флеминг хорошенькой женщиной, и не больше, то теперь он был убежден, что она представляет собой нечто совершенно особенное.
— Жаль, — ответила Елена просто.
— Но есть и еще кое-что, — поспешно добавил Айзенменгер, словно боясь, что, если молчание продлится еще секунду, он уже не сможет за себя поручиться.
Она вопросительно подняла брови.
— Заключения судебных медиков.
— В них есть что-то интересное? Я как раз хотела об этом спросить.
— Во влагалище было слишком много крови, но образцы, взятые с одежды, очень любопытны.
— Да, знаю, сперма трех разных мужчин, — несколько возбужденно сказала она.
— Скромная студенточка, — меланхолично прокомментировал Джонсон.
— Одну из них, очевидно, оставил Фурнье, другая, как установлено, принадлежит Билроту, — сказал Айзенменгер. — Это нам ничего не дает.