Однако теперь Джек начинал склоняться к противоположному мнению.
— Сколько вам лет, Фэлкон?
— Это указано в моем деле.
— Не сомневаюсь. Но все-таки ответьте мне на этот вопрос, ладно?
— А на сколько лет я, по-вашему, выгляжу?
Джек некоторое время исследовал взглядом его лицо.
— На сто пятьдесят семь. Плюс минус десять.
— Мне пятьдесят два.
— А вам не кажется, что в таком случае вы малость староваты для дочери мэра?
— Мне нужен адвокат, а не любитель рассуждать.
— Вы получили то, за что заплатили. — Иногда шутка или беззлобный намек развязывали языки подобным парням или по крайней мере позволяли немного расслабиться адвокату. У Фэлкона лицо было словно каменное. «Он уже лет десять как не улыбался», — подумал Джек. — Вы латинского происхождения, не так ли?
— И что из того?
— Просто интересуюсь, откуда вы родом?
— Это не ваше чертово дело.
Джек заглянул в папку.
— Здесь сказано, что вы получили американское гражданство в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. И что вы уроженец Кубы. Моя мать тоже родом с Кубы.
— Правда? Ну, значит, ваша мать была милым человеком. А вот ваш отец — сомнительно.
Джек решил пропустить эту реплику мимо ушей.
— Как вы сюда добрались?
— Дырявый плот и отчаянное везение. А вы?
— Ну, мне просто повезло. Я здесь родился. Где вы сейчас живете?
— В Майами.
— Где именно в Майами?
— Есть такое местечко у Майами-ривер. Как раз перед мостом Твелфс-авеню.
— Это дом или квартира?
— Вообще-то это автомобиль.
— Вы живете в автомобиле?
— Да. То есть когда-то это был автомобиль. Но с тех пор с него сняли все, что только возможно, и он давно уже не ездит. Ни колес, ни мотора. Но крыша над головой осталась.
— И кто является его владельцем?
— Откуда мне знать? Объявляется иногда один старый пуэрториканец по имени Мэнни. Полагаю, что он-то и был его хозяином. Но что мне до этого? Я его не трогаю, он меня не трогает. Понимаете, о чем я?
— Понимаю. У нас с отцом тоже была такая договоренность, когда я учился в средней школе… Позвольте мне задать вам один вопрос: сколько лет вы уже бомжуете?
— Я не бомжую. Я же сказал вам, что живу в автомобиле.
— О'кей. В таком случае сколько лет вы живете в автомобиле?
— Лет пять, полагаю. Я перебрался в него, когда Клинтон еще был президентом.
— А чем занимались до этого?
— Был послом во Франции. Какого дьявола вы меня об этом спрашиваете? Разве это имеет отношение к делу?
Джек отложил свой рабочий блокнот.
— Скажите мне одну вещь, Фэлкон. Вы столько лет прожили на улице… Как получилось, что вы впервые попали в поле зрения закона, только взобравшись на мост и пригрозив самоубийством?
— Просто я умный парень. И всегда держу нос по ветру.
— Скажите, вы когда-либо общались с работниками благотворительных организаций вроде «Цитрус хелс нетуорк» или представителями клиники ментального здоровья в Джексоне?
— Одна женщина по имени Ширли приходила меня навещать. Все хотела, чтобы я вернулся вместе с ней в госпиталь и прошел там курс лечения.
— Ну, а вы? Пошли с ней?
— Нет.
— Ширли когда-нибудь говорила о вашем здоровье?
— Она считала, у меня наблюдаются признаки паранойи, но при этом я хорошо компенсирован.
— И что вы ей на это сказали?
— Поблагодарил за заботу, мол, быть сумасшедшим, конечно, плохо, но приятно, что хорошо компенсирован — я имел в виду свой большой пенис.
Джек пропустил ремарку мимо ушей.
— Ну а в полицию вас забирали? Вы находились когда-нибудь в центре временного содержания или что-то в этом роде?
— Хотите узнать, задерживался ли я на основании акта Бейкера?
Джека не удивило, что бомж знал юридическую терминологию. Он и в самом деле был хорошо компенсирован — в психологическом плане.
— Да, именно это меня и интересует.
— Будь я сумасшедшим, меня посадили бы в «крыло А».
«Крылом А» в тюрьме округа Майами-Дейд называли отделение для психически больных задержанных.
— Никто и не говорит, что вы сумасшедший, — пожал плечами Джек.
— Это вы все сумасшедшие. Ходите по улицам и делаете вид, будто таких, как я, не существует.
Джек не стал распространяться на эту тему, но в своем блокноте записал: «Возможная анасогнозия», — использовав медицинский термин, который узнал и взял на вооружение, когда занимался делами со смертельным исходом. Термин означал неспособность человека осознать, что он болен.
— Поговорим об этом позже, — сказал Джек. — А пока позвольте довести до вашего сведения следующее. Против вас выдвинут целый ряд обвинений: блокирование моста и хайвея, организация беспорядков, непристойное обнажение…
— Надо же мне было пописать…
— Возможно, вам следовало для этого спуститься с фонаря. Непредусмотрительно поступили. — Джек продолжил чтение списка его прегрешений: — Также вы оказали сопротивление при аресте, оскорбили офицера полиции…
— Это что, шутка? Пауло обещал, что, когда я спущусь, мне позволят переговорить с дочерью мэра. Но не успели мои ноги коснуться земли, как на меня накинулись парни из СВАТа. Ясное дело, я стал сопротивляться…
— Я просто читаю список обвинений. Не я их выдвинул.
— Ну что за страна! Человек просто хотел спрыгнуть с моста… Почему это незаконно?
— Возможно, если бы закон это позволял, то от желающих не было бы отбоя. Это как в случае с разрешением гомосексуальных браков.
— Они выдвинули против меня все эти обвинения только потому, что я хотел поговорить с дочкой мэра.
— А что, собственно, вы собирались ей сказать?
— Это дело сугубо личное и касается только меня и ее.
— Тут мне придется вас самую малость подкорректировать. Уж коли мне предстоит быть вашим адвокатом, давайте с самого начала проясним одну вещь. Вас и Алисию Мендоса ничего не связывает. Абсолютно ничего.
Губы Фэлкона изогнулись в странной кривоватой усмешке, выражавшей мрачное удовлетворение. Джеку уже приходилось видеть нечто подобное — в камере смертников.
— А вот тут вы ошибаетесь, — сказал Фэлкон. — Сильно ошибаетесь. Я знаю, что она хотела поговорить со мной. Очень хотела.