Она кивнула и сменила тему, словно почувствовав, что Джеку нужна передышка. Сняв красно-белую клетчатую салфетку, закрывавшую корзинку, она сказала:
— Здесь четыре кубинских сандвича — такие, как ты любишь. Прямо из печки, еще горячие. Papas fritas, особенно deliciosa — я класть туда зеленые оливки и чесночный mojo. На десерт tres leches, которые, как ты знаешь, я сама выдумать.
Джек улыбнулся. Abuela стала объектом насмешек со стороны американо-испанской аудитории ток-шоу с тех пор, как стала названивать на радио, утверждая, будто изобрела tres leches — никарагуанское национальное блюдо. Но кто он, Джек, такой, чтобы ее осуждать или высмеивать?
— Это правда. Кто бы что ни говорил, ты изобрела это.
Она наклонилась и поцеловала его в щеку.
— Специально для тебя. — Потом, неожиданно посерьезнев, добавила: — Только не делай глупостей.
— Не буду.
— Вот и хорошо. А теперь попробуй-ка вот это. — Она протянула ему какую-то сладкую выпечку.
Джек откусил. Было вкусно.
— Отличная штука. Мне всегда нравились torinos.
— Aye, mi vida, — закатила она глаза. — Turones.
— Извини.
Джек мысленно дал себе установку запомнить это слово. Впрочем, почти то же самое можно было сказать и о двух третях употреблявшихся здесь испанских слов и выражений. Однако усилие, сделанное в этом направлении, неожиданно навело его на удачную мысль.
— Abuela, скажи мне одну вещь. Когда-нибудь кто-нибудь на Кубе отзывался о бездомных как о los Desaparecidos? Исчезнувших?
— Почему ты спрашивать?
— Потому что Фэлкон — бездомный и использовал это выражение несколько раз, когда мы разговаривали. Теперь мы пытаемся установить, что это значит. Я лично склоняюсь к тому, что это слово из кубинского сленга, обозначающее бродяг и людей, лишенных крова. Короче, бомжей.
— Ничего подобного я не слышать. Кстати, ты знаешь, что он никакой не кубинец?
— По документам как раз кубинец. Я видел его личное дело, когда был его адвокатом. Там сказано, что он приехал сюда с Кубы в начале восьмидесятых.
— Может, он и приехать с Кубы, но он не кубинец.
— Откуда ты знаешь?
— Я смотреть сегодня утром телевизор. Там показывать фильм о том, как полиция снимать его с моста на Кей-Бискейн. Он громко кричать и ругаться по-испански, когда полицейские схватить его и сказать, что он не может разговаривать с дочкой мэра Мендосы. Ну так вот, он говорить не на кубинском испанском. Я хорошо замечаю такие вещи на слух, ты уж мне поверь. Ese hombre no es Cubano.
Этот человек не кубинец.
Abuela, что-нибудь утверждая, далеко не всегда оказывалась права. Но Джек знал точно: когда дело касалось чего-либо испанского, на ее слово можно было положиться на все сто. Стало быть, Фэлкон действительно не кубинец.
— Спасибо тебе, — сказал он.
— Не стоит. Это пустяки.
Она, конечно, подумала, что он благодарит ее за пищу, но это было не так.
— Нет. — Джек посмотрел через перекрытый полицейскими заграждениями бульвар в сторону командного пункта. — У меня такое чувство, что это не пустяки, а очень даже важно.
Алисия поехала домой, но не к себе в Коконат-гроув, а в выстроенную в средиземноморском стиле виллу, в которой выросла. Семейство Мендоса постоянно проживало здесь с тех пор, как Алисии исполнилось семь. Нельзя сказать, чтобы эта вилла походила на дворец, особенно в сравнении с новыми огромными особняками под десять тысяч квадратных футов, которые в последние годы буквально заполонили Южную Флориду. Тем не менее это был довольно большой старый дом. При въезде стояли заросшие алыми бугенвиллеями ворота с двумя каменными колоннами, напоминавшими часовых. За сваренными из железных полос створами вилась подъездная дорожка, вымощенная чикагским кирпичом. Алисия на собственном опыте убедилась, какой он твердый, поскольку в детстве училась здесь кататься на роликовых коньках и набила себе при этом порядочно шишек и синяков.
Она припарковалась рядом с одним из больших дубов, росших на участке, и, открыв дверь своим ключом, вошла в дом, предварительно по привычке позвонив, чтобы предупредить о своем приходе его обитателей на тот случай, если они разгуливали по комнатам в одном белье. Проходя мимо кухни, она обнаружила там свою мать, которая устремилась ей навстречу.
— Алисия! Вот уж не ожидала тебя сегодня увидеть!
Грасиела Мендоса была в молодости потрясающей красавицей и, надо сказать, весьма заботилась о поддержании своей красоты. Однако с течением времени латиноамериканские черты в ней все больше нивелировались, и сейчас она выглядела как самая настоящая англосаксонская леди в стиле Марджери Стоунхэм Дуглас. По-видимому, мать недавно работала в саду, поскольку на ней были широкополая соломенная шляпа и выцветшие синие джинсы, испачканные на коленях землей. Садоводство было ее страстью.
— Я, собственно, тоже не думала, что сегодня заеду к вам, — улыбнулась Алисия.
— Ну как — ситуация с заложниками разрешилась?
— Пока нет. Поэтому мне нужно вернуться, но сначала я хочу кое-что проверить.
— Здесь?
— Да. — Алисия знала, что ничего объяснить ей не сможет, поэтому даже не стала пытаться. — Скажи, мои старые вещи по-прежнему хранятся в шкафу у меня в спальне?
— Разумеется.
— Возможно, тебе это покажется странным, но мне надо кое-что там найти.
— И что это? Может, я смогу тебе помочь?
— Вряд ли. Это касается моей полицейской работы. — «Вероятно, со стороны ситуация с каждой минутой представляется все более странной», — подумалось вдруг Алисии.
— О'кей, — кивнула мать. — Крикни, если что-нибудь понадобится.
— Спасибо, мам.
Алисия направилась прямиком в свою старую спальню, уже нисколько не походившую на былую девичью обитель, каковой оставалась еще несколько лет после отъезда Алисии. Родители наконец-то переоборудовали ее, превратив в своего рода домашний офис, хотя в интерьере все еще оставалось несколько предметов из прежней обстановки. В частности, грифельная доска, на которой Алисия записывала нужные адреса и номера телефонов, казавшиеся ей чрезвычайно важными в подростковом возрасте, не столь уж, впрочем, далеком. Однако времени для воспоминаний не было, и она сразу же направилась к раздвижному шкафу, напоминавшему капсулу из прошлого со всеми хранившимися в нем почетными грамотами за успешную учебу, игрушками, старыми школьными тетрадями и прочими вещами. Поиски не должны были составить большого труда, поскольку она точно знала, что искать — Мануэля Гарсия Ферре.
Ферре снял несколько мультфильмов, которые она очень любила в детстве. Мало кто из американцев подозревал о его талантах или видел его работы — за исключением, возможно, мультипликационного фильма «La Manuelita», который в 1999 году был официально представлен Аргентиной на соискание премии Американской киноакадемии. Но, сказать по правде, даже аргентинцы мало что знали об этом маленьком киношедевре. Хотя Алисия не считала себя экспертом в этом вопросе, ей тем не менее казалось, что Аргентина проявляла слишком мало интереса к собственному вкладу в мировую культуру. Аргентинцы и свое танго (родившееся в борделях) не больно-то жаловали, пока оно не стало гвоздем сезона в Париже. Более того, они ни в грош не ставили величайшего сочинителя музыки в стиле танго композитора Астора Пиацоллу, хотя европейцы считали его гением. Аналогичная картина наблюдалась и в кинематографе. Аргентинские деятели от кино долгое время игнорировали национальные фильмы, многие из которых не считались первоклассными только потому, что они не делали таких сборов, как голливудские боевики или европейские мелодрамы. Но отец Алисии, живший за тысячи миль от страны, выходцем из которой являлся, не пожалел усилий, чтобы познакомить дочь с работами Ферре, которые на протяжении десятилетий радовали ребятишек в испаноговорящих семьях. Он снабжал Алисию книжками со смешными рисунками и кассетами с записями мультфильмов, которые от случая к случаю транслировались по 13-му каналу телевидения Буэнос-Айреса. Так он старался с младых ногтей приохотить ее к культурным ценностям и языку предков.