— Беверли?
— Ммм?
— Я тут подумал…
У него был глубокий нежный голос, действовавший на нее чуть ли не гипнотически. Когда они лежали ночью в постели и он говорил, она слышала лишь модуляции голоса и погружалась в его тепло.
— Да? — промурлыкала она.
— У меня есть билеты на Барбадос…
Она не сразу поняла, что он сказал. Когда же до нее дошел смысл сказанного, она широко раскрыла глаза, вскинула голову и увидела, что он улыбается с довольным видом.
— У тебя найдется время? В начале июля. Самолет и гостиница… — Он помолчал. — Но если тебя это не привлекает…
Она вышла из оцепенения, слабо взвизгнула и хлопнула его по плечу:
— Да что ты говоришь!
Оба рассмеялись, и Питер начал рассказывать, как ему пришло в голову купить билеты, что он уже трижды бывал там и не сомневается в том, что ей тоже понравится. Поэтому хорошо бы, чтобы она выяснила, дадут ли ей отпуск.
Она узнает; скорее всего, ей удастся это устроить. Они продолжали болтать и строить планы, и Беверли едва сдерживала возбуждение, с трудом веря в то, что ей посчастливилось встретить такого человека.
«Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Наверное, это сон».
Пока они говорили, влажная полуденная дымка начала рассеиваться. Они поднялись и начали собирать остатки пищи, а потом она взяла Питера за руку и, когда он обернулся, обняла его и поцеловала. Они долго стояли обнявшись, и Беверли поймала себя на том, что благодарит Бога за то, что Он наконец послал ей человека, избавившего ее от добровольного саморазрушения.
Они уже собирались сесть на лошадей, когда вдруг зазвонил ее мобильник.
Айзенменгер сидел в своем новом кабинете и изо всех сил пытался настроиться на положительный лад, что никак ему не удавалось. Ситуация, в которой он оказался, была удручающей со всех сторон, и лично он не мог найти в ней ничего оптимистичного или обнадеживающего. Да, со здоровьем у него было все в порядке — по крайней мере гораздо лучше, чем годом раньше, — но теперь он страдал от хронической бессонницы и редко когда спал больше четырех часов за ночь, а то и не спал вовсе. Да и во сне его продолжали преследовать страхи, поэтому отдохнуть ему не удавалось.
К тому же впервые за год он снова вышел на работу, для того чтобы пополнить свои иссякавшие сбережения. Окружающие шептались, что он мог бы найти себе место получше, но его не волновало, что работа будет временной, поскольку он еще не чувствовал в себе сил работать на постоянной основе. И если говорить начистоту, он не был уверен, что они у него когда-нибудь появятся. Гистопатология стала кропотливым и утомительным занятием, требовавшим внимания и скрупулезности, к тому же занятия ею навевали на него скуку — а подобное сочетание было взрывоопасным.
И кроме того, существовала Елена.
Он не понимал, что с ней случилось, и это его мучило. Не то чтобы это случилось внезапно и неожиданно. На самом деле все началось так давно, что он даже не мог точно определить, когда именно, хотя что-то подсказывало ему, что это было тогда, когда она лечилась от травм, полученных на Роуне. Все было настолько неуловимо, что он был не в состоянии понять суть происходящего. Елена же не только отказывалась что-либо объяснять, но отрицала само наличие каких бы то ни было проблем.
Он терпеть не мог тайн и всегда пытался их разгадать, испытывая навязчивую потребность разобраться решительно во всем. Именно поэтому он выбрал гистопатологию, в которой диагноз — царь и бог, в отличие от других направлений медицины, где чистота решения проблемы замутнена такими неопределенностями, как непредсказуемая реакция на терапевтическое воздействие или неординарный организм пациента.
Но, несмотря на все его усилия, эта конкретная загадка не поддавалась решению. Елену раздражало любое его замечание, ситуация в течение уже семи месяцев оставалась неразрешенной, и напряжение сохранялось.
В кабинет вплыла Алисон фон Герке, предваряемая собственным бюстом, размеры которого напугали Айзенменгера, когда он увидел его впервые. И теперь при каждой встрече с Алисон он не мог избавиться от мысли о тех чудовищах, которые таились у нее под одеждой.
— Устроились?
Айзенменгер всегда считал, что между размерами груди и общей привлекательностью существует обратная связь, которую лишь подчеркивали известные исключения. К несчастью, Алисон фон Герке подпадала под его теорию. У нее был большой, слегка искривленный рот, огромный нос и невыразительные глаза. Возможно, для того чтобы компенсировать последний недостаток, природа наградила ее густыми бровями, однако это помогло мало.
— Да, все прекрасно, — солгал он.
Она уже показала ему большое, но обветшавшее отделение, с гордостью, которая лишь подчеркивала его недостатки. Финансирование министерства здравоохранения не могло отыскать путь в эту конкретную энтропийную ловушку. Затем она затронула щекотливый вопрос о гонорарах, имея в виду не то жалкое жалованье, которое выплачивала больница, а дополнительные заработки, получаемые практикующим гистопатологом, — прокурорские вскрытия и частные заказы. Они были честной прибавкой к так называемому чистому заработку, однако, как он и предполагал, здесь это не практиковалось. Отделение гистопатологии Западной Королевской больницы придерживалось своих академических корней, несмотря на то, что те уже давно сгнили и почти разложились. Все подобные гонорары направлялись на «исследовательский счет». То, что Айзенменгер, являясь временным заместителем, никогда не смог бы им воспользоваться, мало кого заботило. Его утешало лишь то, что он заранее это предвидел, а потому ответил на заявление Алисон смиренным кивком.
— Хорошо. Я познакомила бы вас с профессором Пиринджером, — добавила она заговорщицким тоном, — но его сегодня нет.
«Отсутствие — общая черта всех профессоров». Это была старая, но справедливая шутка.
— А с остальными познакомитесь позже. Вы с кем-нибудь из них знакомы по прежней работе?
— Я учился вместе с Викторией, а остальных, кажется, не знаю.
Лицо доктора фон Герке вытянулось или, скорее, сплющилось, если пользоваться менее щадящим термином.
— Жаль, — промолвила она. — Ее-то вы и замещаете. Ей предписали отдых.
— Правда?
— Она немного переутомилась.
Он вспомнил живую симпатичную блондинку из времен своей юности, которую он обожал издали, но так и не собрался с мужеством, чтобы выразить ей свои чувства. Трудно было соединить это воспоминание с образом, нарисованным Алисон фон Герке. Она избегала страшного слова на букву «с», однако все ее высказывания кружили вокруг того, что называется стрессом.
— И еще такая неожиданность. Вы знаете, что она получила медаль за исследовательскую деятельность?
Он смутно слышал что-то и тоже был удивлен. Виктория не была сияющим метеором на небосклоне академической гистопатологии. А медаль за исследования обычно вручалась ископаемым профессорам из Оксфорда или Кембриджа.