Я чуть было не ответил за Генри, мол, да, конечно. Меня остановило измученное выражение его лица.
– Ну... я... – Он принялся нервно переплетать пальцы. – Не уверен...
Маккензи молча смотрел на него в упор. Наконец Генри потерянно пожал плечами:
– В общем, пару раз мне показалось, что в шкафу... кто-то копался...
– Копался? В смысле что-то пропало?
– Я не знаю, не знаю... Не уверен... Может, память выкидывает фокусы. – Он виновато взглянул на меня. – Извините, Дэвид. Мне следовало сказать вам об этом. Да я надеялся, что... Ну... я думал, если повнимательнее следить за собой...
Он безнадежно всплеснул руками. Я уже не знал, что и сказать. Острее, чем раньше, ощущалась вина: ведь он в последнее время столько раз вел за меня прием. Если оставить в стороне его инвалидность, мне всегда казалось, что Генри физически совершенно здоров. Сейчас же, глубокой ночью, стали видны признаки, которых я раньше не замечал. Мешки под глазами, глубокие складки на шее, провисшая кожа под небритым подбородком, седая щетина... Даже если учесть пережитое потрясение, он выглядел старым и больным.
Я перехватил взгляд Маккензи и мысленно приказал ему остановиться, не давить слишком сильно. Сжав губы в тонкую бескровную полоску, инспектор вывел меня в коридор, оставив Генри сидеть в одиночестве с чашкой чая, которую ему приготовила молоденькая женщина-полицейский.
– Вы понимаете, что это означает? – спросил Маккензи.
– Да.
– В дом могли проникнуть далеко не в первый раз.
– Понимаю.
– Очень хорошо, что вы все так понимаете. Потому что ваш друг может потерять лицензию. Одно дело, если бы просто наркоманы, но мы же говорим про маньяка! А сейчас получается, что убийца преспокойненько мог сюда заходить и брать что нужно. И еще неизвестно, сколько все это длилось!
Я успел остановиться, прежде чем у меня вылетело очередное «да».
– Преступник должен обладать определенными медицинскими познаниями, чтобы сделать правильный выбор. И как этим пользоваться.
– Ой да бросьте! Он убийца! Вы что же, думаете, он станет беспокоиться о правильной дозировке? И не надо быть нейрохирургом, чтобы знать, как применяют хлороформ.
– Если он бывал здесь раньше, то что ему мешало забрать всю банку с самого начала? – спросил я.
– Может, он не хотел, чтобы стало известно, чем он пользуется. Если бы его не застали врасплох сегодня, то мы бы так ни о чем и не узнали, верно?
С этим не поспоришь. Я чувствовал себя виноватым, будто все произошло не из-за Генри, а по моей халатности. В конце концов, я его партнер и мне следовало повнимательнее присматривать за лекарствами. И за самим Генри.
Наконец полицейские сделали все, что было в их силах, и я вернулся домой. За окном уже звучал утренний птичий хор, когда голова коснулась подушки.
Кажется, прошла всего пара секунд, как я вновь открыл глаза.
Впервые за последние несколько дней мне приснился сон. По-прежнему яркий, но уже без чувства потери. Как и раньше, печаль осталась, однако я ощущал спокойствие. Во сне не было Алисы, только Кара. Мы разговаривали про Дженни. «Все в порядке, – сказала мне Кара улыбаясь. – Так и должно быть».
Словно прощание, не раз откладываемое и все же неизбежное. Тем не менее последние слова Кары, произнесенные со столь знакомой мне гримаской обеспокоенности, оставили в душе тревогу.
«Будь осторожен».
Осторожен в отношении чего? Этого я не знал и еще некоторое время ломал голову, пока до меня не дошло, что я пытаюсь проанализировать собственное подсознание.
В конце концов, мне всего-навсего приснился сон.
Я встал и пошел в ванную. Хотя поспать удалось совсем немного, я чувствовал себя столь же свежим, как после полноценного ночного отдыха, и даже пораньше отправился в лабораторию, чтобы по дороге проведать Генри. Меня беспокоило его самочувствие после ночного происшествия. Выглядел он ужасно, и я мучился угрызениями совести. Если бы не переутомление из-за навязанной дополнительной нагрузки, он, наверное, не позабыл бы запереть дверь.
Я вошел в дом и позвал Генри. Нет ответа. В кухне тоже не обнаружилось его следов. Стараясь подавить нараставшую тревогу, я сказал себе, что он, вероятно, все еще спит. Собираясь выйти из кухни, я посмотрел в окно и замер как вкопанный. Через садик можно было видеть выдававшуюся в озеро часть старой деревянной пристани. На ней стояла коляска Генри.
Пустая.
Выкрикивая его имя, я бросился вон из кухни. Вход на пристань находился в глубине садика, скрытый кустарником и деревьями. Ничего разобрать не удавалось, пока я не достиг калитки, где перешел на шаг. Рядом с коляской, в опасной близости к краю настила, сидел Генри, безуспешно пытаясь слезть в лодку. Лицо его раскраснелось от физических усилий и сосредоточенности, пока он пробовал справиться со своими безжизненно свисавшими ногами.
– Боже мой, Генри, что вы задумали?!
Он бросил на меня сердитый взгляд, однако попыток не прекратил.
– В лодку сажусь. Неужели не понятно?
Покряхтывая от натуги, он подтянулся на руках. Я заколебался, желая помочь и в то же время зная, что лучше не соваться. Впрочем, раз я здесь, то по крайней мере вытащу его из воды, если он туда свалится.
– Послушайте, Генри, вы же знаете, что этого не следует делать.
– Не лезьте в чужие дела, черт вас возьми!
Я удивленно взглянул ему в лицо. Губы плотно сжаты, но подрагивают. Еще с полминуты он продолжал свои жалкие попытки, а потом как-то сразу выдохся. Привалившись спиной к деревянному столбику, Генри закрыл глаза.
– Извините, Дэвид. Я не хотел вас обидеть.
– Вам помочь забраться в кресло?
– Погодите-ка, дайте сначала дух перевести.
Я присел рядом на грубо обтесанные доски. Грудь Генри до сих пор вздымалась, будто кузнечные мехи, а промокшая от пота рубашка липла к спине.
– Вы здесь давно? – спросил я.
– Не знаю. Прилично. – Он слабо улыбнулся. – Поначалу идея казалась неплохой.
– Генри... – Я не знал, что сказать. – Какого черта? Вы вообще о чем думали? Вы же знаете, что не можете самостоятельно забраться в лодку.
– Я знаю, знаю, просто... – Его лицо потемнело. – Этот проклятый полицейский. Вы видели, как он на меня смотрел? И разговаривал, будто я... какой-то старый маразматик! Я знаю, что совершил ошибку, не проверив замки, но зачем же так свысока смотреть?!
Он уставился на свои ноги, плотно сжав губы.
– Порой такая досада берет... Чувствуешь себя беспомощным. Иногда ведь так и тянет хоть что-нибудь сделать, понимаете?
Я смотрел на унылую, пустынную гладь озера. В виду – ни души.