Саммер начала оживленно рассказывать о своем житье-бытье, о своих планах на будущее, о том, что она подрабатывает в одном из баров Ноксвилла, чтобы накопить денег на машину. Я все больше слушал, охотно предоставив ей возможность и дальше вести монолог. На скорости работы это у нее никак не отражалось, а словесный поток оказывал на меня успокаивающий эффект, так что, когда вернулся Том, я с удивлением обнаружил, что прошло уже два часа.
— Вижу, вы неплохо продвинулись, — одобрительно сказал Том, подойдя к столу.
— Это было несложно.
В присутствии Саммер я не стал интересоваться, как он себя чувствует, но и так видел, что ему стало лучше. Том дождался, пока девушка вернется к кипящим на огне чанам, и отозвал меня в сторонку.
— Извини, что меня так долго не было. Я разговаривал с Дэном Гарднером. Дело приняло интересный оборот. Отпечатков пальцев Терри Лумиса, парня, чей бумажник нашли в коттедже, в базе данных не оказалось, так что они пока не могут подтвердить, он это или нет. — Том указал на останки. — Но у них есть результат по отпечатку на кассете. Принадлежит некоему Уиллису Декстеру. Белый, тридцать шесть лет, работает механиком в Севирвилле.
Севирвилл — маленький городок неподалеку от Гатлинбурга, примерно милях в двадцати от того места, где в коттедже обнаружили труп.
— Так это же хорошо, да?
— Вроде как, — кивнул Том. — Отпечатки Декстера есть в старом досье по обвинению в управлении автомобилем в нетрезвом состоянии. Вдобавок они нашли еще кое-какие его вещи в том коттедже. В том числе и недельной давности квитанцию о получении денег, причем в бумажнике Лумиса.
Все это указывало на то, что жертва — Терри Лумис, а убийца, соответственно, Уиллис Декстер. Но Том как-то странно преподнес эту новость. Похоже, все не так просто.
— Значит, его арестовали?
Том, загадочно улыбаясь, снял очки и протер тряпочкой.
— В том-то вся и штука. Судя по всему, Уиллис Декстер погиб в автокатастрофе шесть месяцев назад.
— Ерунда какая-то! Либо отпечатки не его, либо в свидетельство о смерти вписали не то имя.
— Ты тоже так думаешь? — Том водрузил очки на место. — Вот потому-то завтра утром мы в первую очередь и эксгумируем его тело.
Тебе было девять лет, когда ты впервые увидел мертвеца. Тебя одели в воскресную одежду и привели в комнату, где напротив блестящего гроба стояли деревянные стулья. Гроб стоял на подставке, покрытой черным бархатом. С одного угла свисала кроваво-красная лента. Ты на нее засмотрелся, потому что она свернулась в почти правильную восьмерку, поэтому чуть не уткнулся носом и гроб, прежде чем сообразил заглянуть внутрь.
В гробу лежал твой дедушка. Он выглядел… иначе. Лицо стало восковым, щеки провалились, как бывало, когда он забывал вставить челюсть. Глаза его были закрыты, но с ними тоже что-то было не так.
Ты замер, ощутив знакомое чувство в груди. Тебя подтолкнули в спину, вынуждая шагнуть вперед.
— Подойди, погляди.
Ты узнал голос тетки. Но тебя и не надо было заставлять приблизиться. Ты шмыгнул носом и тут же схлопотал подзатыльник.
— Носовой платок! — шикнула тетка.
Но сейчас ты, для разнообразия, вовсе не пытался очистить нос от вечных соплей, а пытался определить, какие еще запахи скрываются за ароматом духов и запахом свечей.
— Почему у него глаза закрыты? — спросил ты.
— Потому что он сейчас с Господом, — ответила тетка. — Посмотри, каким спокойным он выглядит. Будто спит.
Но тебе дед вовсе не казался спящим. То, что лежало в гробу, выглядело так, будто никогда и не было живым. Ты уставился на это, пытаясь разглядеть, в чем же в точности отличие, пока тебя решительно не оттащили в сторону.
В последующие годы воспоминание о лежащем в гробу деде всегда вызывало то же чувство удивления, тот же комок в груди. Это одно из твоих основных воспоминаний. Но только в семнадцать лет ты столкнулся с событием, навсегда изменившим твою жизнь.
Ты сидишь на лавке, читая в обеденный перерыв. Книжка — перевод трактата Св. Фомы Аквинского «Сумма теологии», которую ты украл в библиотеке. Она читается тяжело, и очень наивная, конечно, но кое-что интересное в ней есть. «Существование и сущность раздельны». Тебе это понравилось, как и найденное у Кьеркегора «Смерть — это свет, на котором все великие страсти, хорошие и плохие, становятся очевидными». Все теологи и философы, которых ты прочел, противоречат друг другу, и ни у кого из них нет истинного ответа. Но они ближе к цели, чем дилетантские выкладки Камю и Сартра, скрывающих свое невежество за маской романа. Ты их уже перерос, в точности так же как скоро перерастешь Аквината и прочих. Вообще-то ты уже начинаешь думать, что ни в одной книжке ответа не найдешь. Но тогда где еще искать?
В последнее время дома начали поговаривать о том, где взять деньги, чтобы отправить тебя в колледж. Но тебя это мало волнует. Найдутся где-нибудь. Ты уже много лет знаешь, что особенный, что тебе предстоит стать великим.
Предначертано стать.
Читая, ты механически жуешь сандвичи, не ощущая ни вкуса, ни удовольствия. Еда — это топливо, только и всего. Недавняя операция избавила тебя от соплей, отравлявших тебе все детство, но не обошлось без последствий. Теперь ты вообще перестал чувствовать запахи, отчего самая пряная пища стала безвкусной как тряпка.
Прикончив безвкусный сандвич, ты откладываешь книгу в сторону. Ты едва успеваешь встать со скамейки, как слышишь скрежет тормозов и последовавший за этим тупой удар. Ты поднимаешь взгляд и видишь летящую по воздуху женщину. На какой-то миг она словно зависает, а потом падает грудой костей почти у твоих ног. Она лежит изломанной куклой на спине, лицом к небу. На мгновение ее глаза сталкиваются с твоими. Они у нее расширенные и удивленные. В них нет ни боли, ни страха. Только удивление. Удивление и что-то еще.
Знание.
Затем глаза женщины тускнеют, и ты инстинктивно понимаешь, что та суть, чем бы она ни была, которая делала женщину живой, исчезла. И у твоих ног теперь лежит лишь мешок костей и плоти, и ничего больше.
Пораженный, ты молча стоишь, а вокруг начинает собираться толпа, и тебя постепенно оттирают от тела, и оно скрывается из вида. Но это уже не важно. Ты уже увидел то, что так долго искал.
Всю ночь ты лежишь без сна, стараясь припомнить все до мельчайших деталей. Ты лежишь, затаив дыхание, потрясенный, осознавая, что находишься на пороге открытия чего-то грандиозного. Ты понимаешь, что тебе было дано краешком глаза увидеть нечто очень важное, нечто одновременно и обыденное, и значительное. Только вот по какой-то непонятной причине лицо женщины, ее взгляд, который, казалось, навечно впечатался в твою память, постепенно начинают из нее исчезать. Ты хочешь — нет, тебе просто необходимо! — снова увидеть это мгновение, чтобы понять, что произошло. Но память не справляется с этой задачей, и по качеству воспоминание становится таким же, как о лежавшем в гробу деде. Память слишком субъективна, слишком ненадежна. Нечто столь грандиозное требует более тщательного подхода.