— Пойдем в хранилище. Я бы хотела посмотреть твою линию жизни. Ты позволишь?
— Нет уж, спасибо! Я не желаю знать свое будущее, как и то, где окажусь завтра.
— Завтра ты будешь здесь. Поработаешь в библиотеке, пока ее не начнут разрушать. Давай. Я настаиваю. — И Ингрид отвела его в хранилище, поставила посреди комнаты и начертала на полу пентаграмму.
Хадсон посмотрел вниз и, стараясь не хихикать, заявил:
— Вот ужас-то!
— Помолчи! — велела она, вглядываясь в линию жизни Рафферти. Но, хотя она обладала зрением ведьмы, да и пентаграмма должна была показать его судьбу совершенно отчетливо, Ингрид что-то очень мешало. Все покрывала туманная серая муть. Ингрид зажгла новую свечу, прошептала магическое заклинание, и дымка немного рассеялась. Теперь она видела линию жизни более четко.
Она включила свет, повернулась к приятелю лицом и серьезно произнесла:
— Ну, мама твоя, во всяком случае, однажды ко мне заглянет. — Она сумела разглядеть, как медленно тает лед в упрямом сердце матери Хадсона и постепенно исчезает прочно укоренившаяся в ее сознании гомофобия. (Женщина считала вполне нормальным, что ее парикмахер, стилист и личный повар являются геями. В общем, кто угодно, только не ее сын!) И она безумно любила своего красивого мальчика, без которого ей так тоскливо на Рождество. Ингрид видела медленные, осторожные шаги, ведущие к примирению и прощению. Вот, наконец, мать, сын и зять вместе едут в Париж. — Она любит тебя, Хадсон. Но и ты не сдавайся. Не отталкивай ее.
— Хм-м-м… — пробормотал он. Ингрид почувствовала, что он тронут. А чуть позже она обнаружила в кабинете букет своих любимых цветов, оставленный Хадсоном.
В течение следующего часа Ингрид успела побеседовать с немалым количеством женщин, озабоченных самыми разнообразными проблемами — головные боли, внезапно возникающие кожные инфекции, гибель четвероногих любимцев. Ингрид толком не знала, верят ли клиентки в то, что она способна оживить их домашних животных, но взяла информацию на заметку. Она не забывала трех мертвых птиц, которых ее мать похоронила еще в начале лета. Эмили Фостер, художница, жаловавшаяся на творческий кризис, вошла в кабинет Ингрид последней.
— Прости, что снова беспокою тебя, — сказала она. Ингрид сразу заметила, какой бледной и изнуренной Эмили выглядит в индейской рубахе и шелковых штанах, заляпанных краской.
— Не волнуйся, Эм. Снова работа не идет?
— Нет, с картинами все прекрасно. Дело в Лайонеле. — Голос женщины дрогнул. — Я не знаю, слышала ли ты, но ему совсем плохо.
— Я не курсе, а что случилось?
— Муж был в открытом море, когда произошел… ну, ужасный взрыв неподалеку от нашего побережья. Как раз в этом месте Лайонел всегда по утрам ловит солнечников. В общем, его захлестнуло волнами, и он здорово наглотался воды. — Эмили дрожащими пальцами вытерла слезинки в уголках глаз и судорожно вздохнула. — Он бы погиб… утонул… но Лайонела, к счастью, заметила пара серферов, которые вытащили его на берег.
— Боже мой!
— Да. Ребята спасли его от смерти. — Эмили тряхнула головой. — Они ведь проходят курс специальной подготовки, так что сумели сделать ему массаж сердца, а потом отвезли в больницу.
Ингрид вздохнула с облегчением:
— Значит, он жив?
— Да, но состояние очень тяжелое. Лайонел к аппарату искусственного дыхания подключен. Врачи говорят, что его мозг уже умер. — И Эмили заплакала, не сдерживаясь.
— Ох, мне так жаль! — Ингрид потянулась к ней и сочувственно сжала ее руку. Эмили и Лайонел были добрыми друзьями их семьи. Именно к Лайонелу Бошаны всегда могли обратиться, если нужно было заменить лампочку в труднодоступном месте или произвести плотницкую починку — словом, сделать работу по дому, несложную для умелых мужских рук.
— Я даже поверить не могу. Он ведь отлично себя чувствовал в то утро, а теперь… у него кома! — Эмили разрыдалась. — И мало того! Его мать меня ненавидит. И хочет теперь вышвырнуть меня вон.
— Что, прости?
— Видишь ли, формально ферма принадлежит Лайонелу. Мы ведь не зарегистрировали брак официально, — объяснила Эмили. — Детей заводить мы не планировали, поэтому особого смысла я в этом не видела. Господи, как жаль, что я проявила такое упрямство! Ох уж эти мои богемные идеалы! А теперь его родственники хотят отобрать у меня дом. Они сказали, чтобы я до конца месяца упаковала свои вещи и убралась восвояси. Они якобы хотят быть поближе к Лайонелу, а заодно и от меня избавиться. Они меня, в общем, никогда не любили, считали, что я недостаточно хороша для их семьи. А ведь мы прожили здесь столько лет — с тех пор как познакомились. Это мой дом! Там моя студия. Я просто не представляю, куда мне идти! Ах, если бы Лайонел очнулся! Но врачи утверждают, что надежды нет. Он практически превратился в овощ.
— Что я могу сделать для тебя? — спросила Ингрид.
Эмили вытерла глаза скомканным, насквозь промокшим носовым платком и посмотрела на нее.
— Я знаю — он рядом со мной. Он не хочет меня покинуть. Он должен очнуться, Ингрид! Должен! Ты не могла бы помочь ему проснуться? Ингрид, пожалуйста!
— Мне бы и самой очень этого хотелось, — произнесла Ингрид, качая головой. — Но моя магия… ну, то, что я умею… Моих способностей явно недостаточно.
Опечаленная Эмили горестно вздохнула:
— Понимаю. Я просто подумала, что надо спросить. — Она медленно встала и направилась к двери. При виде растерянной и совершенно убитой горем подруги в сердце Ингрид что-то шевельнулось. Тот же невольный порыв, заставивший ее прийти на выручку Табите и забыть об оковах Запрета.
— Погоди, — сказала Ингрид, поднимаясь из-за стола, — сама я ему помочь не смогу, но знаю одного человека, который, пожалуй, это сумеет.
Всю ту мучительную неделю ключ от яхты Киллиана лежал у Фрейи в кармане. Только в воскресенье ближе к вечеру она обнаружила, что находится на острове Гарднера, неподалеку от причалов, и прячется в тени. Сны, в которых к ней приходил Киллиан, с каждым днем становились все более яркими и живыми. Она не могла ни сделать шагу, ни вздохнуть без мыслей о нем. Память о его поцелуях жгла ей душу, а по ночам Фрейя физически чувствовала, с какой силой давит на нее страсть.
«Дракон» оказался спортивной яхтой среднего размера. Модель весьма популярная среди местного населения благодаря своей быстроходности. У отца Фрейи тоже когда-то имелась такая. Она не сомневалась — Киллиан уже там. Она чувствовала его присутствие и то, как сильно он ждет ее прихода. Вокруг царила тишина. Если бы она закрыла глаза и сосредоточилась, то, наверное, узнала бы, о чем он сейчас думает. Конечно же, о том, как сольются их тела после того, как она поднимется на борт. Да, теперь ей оставалось лишь одно — выйти из тени под деревьями и подняться на яхту. Вставить ключ в замок. Открыть дверь. И упасть с утеса в пропасть. Фрейя вытащила из кармана ключ. Девушке показалось, что тот странно вибрирует у нее в руках, но потом она поняла, что ее бьет нервная дрожь.