Лишь когда я исправляю все эти несоответствия и неточности, появляется возможность двигаться дальше. При этом я чувствую себя так, будто раздеваюсь на публике, и прекрасно осознаю, что дальше будет еще хуже.
В юности я никогда не испытывал особого желания жениться. Брак представлялся мне некой искусственной конструкцией, в основе которой в худшем случае лежала религия, то есть лицемерие, а в лучшем — бюрократический прием, направленный на увеличение списания налогов, то есть тот же обман. Мои друзья-коллеги по «Скриптории» придерживались точно такого же мнения, и мы не стеснялись озвучивать свою непримиримую позицию и излагать непреложные аргументы в ее защиту при каждом удобном случае. То, что, несмотря на все это, сам я впоследствии женился, едва ли можно объяснить какими-нибудь рациональными причинами — просто я почувствовал, что не могу этого не сделать.
Все те месяцы, что прошли с моей первой встречи с Линой, запомнились мне как одна сплошная череда радостных откровений. Раз за разом она изумляла меня своим искрометным юмором или же тем, насколько точно совпадали наши с ней интересы. Когда мы с ней занимались любовью, ощущение нашей близости поражало меня такой остротой чувств, какую мне никогда и ни с кем до тех пор не доводилось испытывать. Я и не подозревал прежде, что отношения с женщиной могут приносить подобное счастье. С ней я мог говорить обо всем, что мы, как правило, и делали. Наши с ней взгляды на политику и иные проблемы обычно совпадали, а если порой и отличались, то споры вовсе не портили нам настроение. Мы с Линой были вместе практически постоянно, за исключением того времени, что тратили, соответственно, на работу и учебу.
Из четырех детей в своей семье Лина была самой младшей. У нее были две сестры и брат. Уже на самых первых порах нашего знакомства мне стало ясно, что отношения между членами семьи очень близкие. Не проходило и дня, чтобы Лина не общалась с кем-нибудь из сестер, и как минимум раз в неделю все собирались за обеденным столом в доме родителей на Амагере. По прошествии двух недель со дня нашей встречи меня также стали приглашать на эти семейные обеды. Принят я был в высшей степени радушно, и в общении со мной все родственники были неизменно любезны и предупредительны. Разумеется, они тяжело переживали смерть матери и, принимая в свои ряды нового члена, как будто отчасти компенсировали свою утрату. Глава семьи, Эрик, состоял на государственной службе — он был инженером-проектировщиком автомобильных мостов. Со временем профессия превратилась для него в своего рода хобби. В рабочем кабинете виллы Эрика на Амагере красовалось более двадцати моделей автомобильных мостов, о каждом из которых он с гордостью мог рассказывать часами.
Обе сестры Лины, так же как и она, занимались танцами, и, когда они собирались все вместе, я чувствовал себя немного неловко. Сходство между ними было так велико, что возникало ощущение, будто я нахожусь в компании не с одной, а с тремя Линами — с трехлетней разницей в возрасте. В общем-то, это было даже неплохо: я мог представить себе, как моя избранница будет выглядеть через несколько лет. Брат Лины пошел по стопам Эрика — он работал инженером в консалтинговой фирме в Люнгбю. [21] Когда мы впервые с ним встретились, он как раз должен был отправляться в командировку на строительство водоочистных сооружений где-то в Африке, однако по причине смерти матери отложил свой отъезд на месяц.
Мне помнится, что спокойная, умиротворенная обстановка этих семейных обедов удивительным образом сочеталась с неизменно царившими за столом оживлением и искренней озабоченностью делами близких. Вместе с членами семьи приходили их дети, супруги и друзья, так что собиралась целая толпа самых разных людей, и при этом всем здесь было весело и интересно. Родные Лины — в отличие от моих собственных родителей — с самого начала приняли тот факт, что я собираюсь зарабатывать на жизнь ремеслом писателя, и, когда осведомлялись, как обстоят дела с моей работой, имели в виду именно работу над очередной книгой, а не существующий у меня на данный момент случайный приработок.
Правда, что касается творческой работы, то здесь у меня не все клеилось. За несколько месяцев, прошедших после выхода моего первого романа, я почти ничего не написал. Все сводилось к кое-каким исправлениям, которые я считал нужным внести в «Угол зрения смерти». Холодный прием, оказанный книге отечественной прессой, отнюдь не добавлял мне энтузиазма. Если бы не Лина, я бы наверняка погрузился в то время в пучину уныния и жалости к самому себе, однако она была рядом, и я сумел сохранить присутствие духа. В ее обществе я был просто не в состоянии надолго оставаться хмурым и недовольным — услышав какое-нибудь шутливое замечание или же просто увидев ее веселое лицо, я не мог сдержать улыбку.
Бьярне Лина нравилась чуть ли не так же, как мне самому. Дело в том, что она умела превосходно готовить, я же делал вид, что разбираюсь в винах, поэтому Бьярне не упускал возможности позволить нам продемонстрировать свои таланты. Мы часто ужинали втроем, а последующие наши беседы часто затягивались далеко за полночь.
Мортис в наших посиделках участия не принимал. Он стал еще более замкнутым, часто запирался в своей комнате, утверждая, что пишет, сделался мрачным и угрюмым. Это так бросалось в глаза, что даже я, при всей своей влюбленности, не мог не обратить на это внимания. Тогда-то и выяснилось, что именно Мортис пригласил Лину на наш «Угловой праздник». Я попробовал было поговорить с ним об этом, однако, по-видимому, настолько увлекся, расписывая многочисленные достоинства Лины, что только все ухудшил.
По-видимому, он вздохнул с облегчением, когда я спустя три месяца после «Углового праздника» объявил, что переезжаю от них к Лине, в ее квартирку на Исландской пристани. По словам Бьярне, после моего отъезда Мортис заметно ожил. Он даже стал снова общаться со мной, когда я навещал друзей в одиночку, без Лины. Тем не менее наши с ним отношения так полностью и не наладились. Мою комнату друзья стали сдавать, и за последующие несколько лет в ней сменилось множество жильцов. Все они имели то или иное отношение к писательскому ремеслу, что в свое время послужило основой нашего союза, однако о гармонии, царившей в «Скриптории» в наши первые годы, оставалось только мечтать.
Последняя из жильцов, Анна, влюбилась в Бьярне, и он ответил ей взаимностью. Как и Лина, Анна умела превосходно готовить. Что же касается Бьярне, то он всегда был живым подтверждением старой поговорки о том, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Анна тоже любила вкусно поесть, и по ней это было заметно. Она была девушкой крупной — не то чтобы толстухой, однако при невысоком росте ее габариты производили внушительное впечатление, отчего, как мне кажется, она страдала даже больше, чем по ней можно было заметить. Нас, друзей Бьярне, она всегда встречала весело и радушно. Анна принадлежала к той категории людей, которые хорошо помнят все, что им говорят, и при следующей встрече не забывают поинтересоваться, как обстоят дела.
Пропуском в «Скрипторию» Анне послужило то, что она, как и Бьярне, писала стихи. Однако, в отличие от него, она оформляла свои стихотворения в виде ребусов, составленных из вырезок из разных комиксов, газет и еженедельников. Складывать воедино и читать их было сложно, поскольку иной раз приходилось догадываться, какие слова следует употребить и в каком порядке их расставить, однако в то же время это позволяло в полной мере ощутить вкус и значение каждого слова. А когда загадка наконец оказывалась разгаданной, возникало чувство гордости за то, что ты сумел все-таки с ней справиться. Лишь в этот момент все произведение представало в качестве единого целого, и смысл его полностью менялся — выходило нечто наподобие причудливого поворота в сюжете триллера. Получаемое при этом читателем удовольствие было столь велико, что, как правило, он тут же принимался за следующее стихотворение-загадку.