Вернер полусидел в изголовье постели, совершенно голый, с широко раскинутыми и примотанными скотчем к латунной спинке кровати руками. Над его головой на стене красовалась сделанная, по всей видимости, кровью надпись: «СВИНЬЯ». Подбородок бедняги упирался в грудь, как будто он пытался разглядеть что-то внизу. Массивное тело было вымазано кровью и блевотиной, ноги раскинуты в стороны и привязаны к кровати нейлоновым шнуром. Вокруг него, на просевшем под солидным весом матрасе, от крови, смешанной с прочими естественными выделениями тела, образовалось отвратительного вида огромное пятно.
Я опрометью кинулся в туалет, и едва успел добраться до унитаза, как меня стошнило, затем еще раз и еще. Когда же наконец желудок опустел, я рухнул прямо на пол и заплакал. Хоть никто и не заслуживал того, что сотворили с Вернером, мне в первую очередь было жалко не его, а себя. Я плакал, ощущая собственное бессилие. Именно я являлся истинной жертвой в этой ситуации, причем наказание это, на мой взгляд, было совершенно незаслуженным, и причины его были мне абсолютно неизвестны.
Не знаю, сколько времени я просидел так, прежде чем наконец поднялся. Я тщательно высморкался, вымыл лицо и руки и тщательно прополоскал рот.
Затем, взяв полотенце, стер все свои отпечатки пальцев с водопроводных кранов, сиденья унитаза и дверной ручки.
Вернувшись к кровати, я снова на некоторое время задержал взгляд на Вернере. Все было так же, как в моей книге. То, как он был привязан, как были изуродованы его половые органы, глубокие разрезы на животе… Правда, в романе я писал, что туго перетянутые шнуром кисти рук жертвы стали иссиня-черными, как перчатки, в действительности же они оставались такими же бледными, как и все остальное тело.
Все указывало на то, что Вернер мертв, причем уже давно, однако я все же счел необходимым это проверить. Наклонившись, я приложил два пальца к его шее. Он был ледяным и успел окоченеть. Отдернув руку, я вытер ее полотенцем, как будто прикоснулся к какой-то заразе.
Осматривать труп более тщательно не имело никакого смысла. Если бы мне хотелось узнать, что именно с ним сделали, достаточно было просто открыть собственную книгу. Там бы я прочел про отрезанные и засунутые ему в рот яйца, а также про оставшиеся на голове следы ударов рукояткой пистолета. Скальпель, которым производилась эта страшная операция, должен был валяться где-то на полу. Я встал на колени и, нагнувшись, осмотрел пол комнаты. Так и есть, скальпель лежал с другой стороны кровати, рядом с Библией, которую, по-видимому, использовали при кастрации в качестве разделочной доски.
Я почувствовал, что меня вот-вот опять стошнит, и поспешил в туалет, однако дальше рвотных позывов дело не шло — я зашелся в сильном кашле, звучавшем необычайно гулко меж облицованных кафельной плиткой стен. В ушах у меня стоял звон, мысли путались.
В конце концов мне с трудом удалось взять себя в руки. Я снова тщательно протер все те предметы в номере, которых мог касаться, вышел в коридор, вытер наружную ручку двери и сунул полотенце под рубашку. Оставалось решить, что делать с ключом. Сначала я хотел затолкать его под дверь, однако затем почему-то передумал и спрятал в цветочном горшке, попавшемся мне по дороге в мои апартаменты.
Виски и джин в мини-баре закончились, поэтому я был вынужден довольствоваться коньяком, который выпил залпом прямо из горлышка. Вкус спиртного отчасти заглушил рвотные позывы, однако легкая тошнота по-прежнему оставалась. По лбу градом катился пот, и я вытер его принесенным с собой полотенцем.
Перед глазами у меня все еще стояла изуродованный труп Вернера, а лежащая на столе фотография не давала думать ни о чем другом. Надо сказать, что в свое время Вернер внес весомую лепту в формирование сюжета и системы образов романа «Что посеешь». Погибающий по ходу действия комиссар полиции и для него, и для меня был знаковой фигурой. Вернер видел в нем собственного начальника, я же — самого Вернера. Поскольку я никогда не испытывал особого восторга по отношению к прототипу этого героя, то, описывая его смерть, ощущал даже своего рода удовлетворение. На мой взгляд, он заслужил того, чтобы его убили, учитывая все его расистские высказывания, хвастливые разглагольствования, полное отсутствие такта и умения понять чувства окружающих. Это было наказанием за язвительные замечания, которые он то и дело отпускал в адрес Лины, а также за мерзкую склонность к педофилии. К тому времени, как я написал «Что посеешь», мы с Линой уже несколько лет были в разводе, однако мне все равно казалось, что именно ради нее я включил в книгу этого персонажа. Тем самым я как будто искупал свою вину перед ней за то, что общался с Вернером, несмотря на все ее рассказы о его гнусной натуре.
Если Вернеру когда-нибудь и приходило в голову, что жертва убийства, описанного мной в романе, чем-то похожа на него, то он, по крайней мере, никогда не подавал виду. Ему доставляло гораздо большее удовольствие считать, что данное наказание постигло его собственного мучителя — их участкового комиссара, человека продажного и властолюбивого, каким, впрочем, мало-помалу становился и сам Вернер.
Итак, теперь уже не приходилось гадать, кто именно был прототипом этой жертвы убийства в моем романе.
Им стал Вернер.
Ночью я практически не сомкнул глаз. Вместо того чтобы спать, я методично опустошал мини-бар, и с каждым новым глотком спиртного мне становилось все более жаль себя.
Я не представлял себе, что делать дальше. В моей голове мелькали разные варианты, один невероятнее другого. Несколько раз я брался за телефон, собираясь позвонить в полицию, однако, как только поднимал трубку, решимость тут же меня покидала, и я клал ее на место, так и не набрав номер. Что я могу им сказать? Стоит мне заявить об убийстве Вернера, как сразу же придется объяснять, каким образом ко мне попал ключ от номера и, следовательно, конверт. Вслед за этим всплывет убийство Моны Вайс и встанет вопрос о том, почему я не обратился к ним раньше. А я и сам толком не знаю, что ответить на это. Вся эта ситуация напоминала камнепад, когда падающие обломки скалы увлекают за собой все новые и новые и эту лавину никто уже не в силах остановить.
Если же ничего не предпринимать, то обнаружение трупа в сто втором номере станет лишь вопросом времени. Вскоре запах из комнаты начнет просачиваться наружу, и у персонала гостиницы возникнут определенного рода подозрения. Фердинану понадобится не более пары секунд, чтобы сообразить, каким именно образом был убит Вернер. Кроме того, он обязательно вспомнит, что полицейский накануне был в его ресторане, а другие постояльцы отеля наверняка подтвердят, что мы вместе обедали и при этом ссорились. А там уже совсем недалеко и до того момента, когда полиция постучится в мою дверь.
Мне следовало во что бы то ни стало их опередить, связаться с ними прямо сейчас, невзирая ни на какие последствия, однако что-то меня все же удерживало от этого. Вернер был убит еще до того, как успел сообщить в убойный отдел о наших с ним подозрениях, причем все улики — книга и фотография Моны — были в этот момент у него. Я не искал их в сто втором номере, однако был твердо убежден, что убийца изъял оттуда все лишнее, оставив место действия в точности таким, каким оно было описано у меня в романе.