Оказавшись на полу комнаты, я позволил себе наконец бессильно откинуться на спину и во весь голос застонать. Затем опять исследовал на ощупь свои многострадальные ребра, однако переломов вроде бы не обнаружил.

В квартире стояла полная тишина. Я слышал лишь собственное тяжелое и прерывистое дыхание. Было душно, и отчаянно пахло пылью. Хоть балконная дверь и была приоткрыта, этого было явно недостаточно для притока свежего воздуха. Пол, на котором я лежал, был паркетным. В паре метров от меня стояли темный кожаный диван, кресло и журнальный столик, на котором громоздились пустые бутылки и чашки с засохшими остатками кофе и сигаретными окурками. Стены комнаты были заставлены какими-то пустыми стеллажами, и, только когда я задернул шторы и включил свет, я понял, что это книжные полки — без книг.

Это открытие заставило меня нахмуриться. Мортис обожал книги, он не мог даже представить себе дом, где не было бы книг. Телевизионная тумба также оказалась пустой, хотя темный прямоугольник, выделявшийся на пыльной поверхности, свидетельствовал о том, что еще совсем недавно здесь стоял телевизор.

В прихожей высилась огромная груда газет и почтовых доставок — главным образом различных счетов. Она была чуть сдвинута в сторону, ровно настолько, чтобы дверь можно было немного приоткрыть. На самой двери я увидел тот предмет, который искал: рядом с отверстием для писем на резинке болтался запасной ключ Мортиса, так что посвященный мог легко подцепить его пальцем и вытащить наружу. Я в сердцах громко выругался, и ребра тут же отозвались ноющей болью.

Вытащив из кучи нижнюю газету, я посмотрел на число. Газете было больше месяца. Неужели Мортис переехал, сбежал, или он просто ленится разбирать свою почту?

На кухне я нашел новые опорожненные бутылки. Пустота холодильника напоминала пустоту книжных полок. На кухонном столе и в мойке вперемешку валялись грязные тарелки, стаканы и смятые коробки от пиццы. В шкафах еще оставалось немного чистой посуды.

Я распахнул дверь в ванную комнату. Здесь горел свет. Стены были отделаны желтым пластиком, углы закруглены — по-видимому, специально, чтобы не скапливалась пыль. Больше всего это помещение напоминало одно из помещений парома, ходящего через Большой Бэльт. [32] Внутри стоял резкий запах мочи. Давно не мытый унитаз покрылся налетом грязи и из белого стал совсем бурым. В умывальнике валялась бутылка из-под джина. Длинная, до самого пола, занавеска душа была задернута.

Я уже собрался погасить свет и закрыть дверь, как вдруг нечто заставило меня остановиться. Раз уж я попал сюда, следовало убедиться, что я ничего не пропустил. Затаив дыхание, я взялся за занавеску, собираясь отдернуть ее в сторону. Сердце и рассудок уже давно подсказывали мне, что я могу за ней увидеть клише из триллера: окоченевший труп, бледный и обнаженный, вперивший в меня свой невидящий укоризненный взгляд.

Решившись наконец, я одним движением отдернул занавеску.

На полу, свернувшись калачиком, лежал Мортис. Его длинное тело скорчилось в тесной кабинке, однако он не был обнаженным и не смотрел на меня мертвыми глазами. Похоже, он спал. Длинные, до плеч, неухоженные волосы были спутаны. С тех пор как я видел его в последний раз, в них появилось множество седых прядей. На нем была белая рубаха в желтых пятнах, тощие ноги скрывала пара черных джинсов. Из них торчали босые, чуть ли не пепельно-серые ноги.

Я присел на корточки и тронул его за плечо:

— Мортен.

На ощупь плечо показалось мне неправдоподобно тощим — я даже не решился встряхнуть его и вместо этого приложил два пальца к шее, пытаясь отыскать пульс. Оказалось, что пульс есть, хоть и весьма слабый.

В этот момент тело Мортиса дернулось, рот неправдоподобно резко, прямо как у механической куклы, раскрылся, и его стошнило прямо мне на руку. Отдернув ее, я вскочил и слегка попятился назад.

— Какого дьявола, Мортис! — выругался я и вымыл руки, не отводя от него взгляда. Моя тревога превратилась в раздражение.

Мортис больше не шевелился. Вместо этого он захрапел — громко и довольно ровно. Он никак не реагировал даже тогда, когда я попытался усадить его поровнее в душевой кабине. Голова его при этом моталась из стороны в сторону, он закашлялся, однако все-таки остался в сидячем положении. В ванной отчаянно воняло рвотой, правда, ее было немного — по-видимому, мой друг ничего толком не ел в течение долгого времени.

Я снова выругался, включил душ, взял гибкий шланг и смыл содержимое желудка Мортиса в отверстие слива, а затем направил струю на него самого. Вода с трудом пробила себе путь сквозь копну нечесаных волос, тонкие струйки потекли по лицу и груди спящего.

Мортис попытался было мотать головой, увертываясь от душа, однако я не только не отставал, но и сделал воду похолоднее. Он принялся надувать губами пузыри и бормотать какие-то проклятия.

— Мортен!

Его веки дрогнули, на лбу обозначились глубокие морщины.

— Это я, Франк.

Губы шевельнулись, как будто повторяя мое имя, морщины стали еще более четкими. Внезапно глаза его распахнулись, и он посмотрел прямо на меня.

— Какого черта? — пробормотал он.

Я выключил воду:

— С тобой все в порядке?

Взгляд его поплыл, из-под полузакрытых век он осмотрел ванную, затем свою насквозь промокшую одежду и снова сконцентрировался на мне.

— Франк?

— Ну да, из «Скриптории», помнишь?

— Да-да, но за что ж мне… такая честь? — Мортис сглотнул пару раз, а затем громко рыгнул. — Не помню… не помню, чтобы я тебя приглашал. — Он на мгновение закрыл глаза, а затем снова уставился на меня злющим взглядом. — Неужели нельзя дать человеку спокойно отметить праздник?

— Праздник?

— Ну да, черт подери, праздник… знаешь… ведь сегодня… какой сегодня день?

— Пятница.

— Вот именно! — не успел он это сказать, как голова его склонилась набок, а глаза снова закрылись.

22

Бьярне приехал в час ночи.

Когда я позвонил ему с мобильника Мортиса, он, судя по голосу, даже не удивился. Он приехал на собственном автомобиле, за рулем которого сидела Анна. Это был огромный джип, кажется, «вольво», очень просторный, с кучей ремней безопасности по всему салону. Анна припарковалась у самого подъезда, так что мы с Бьярне без особых проблем погрузили Мортиса на заднее сиденье.

Он все еще был в отключке. Временами бедняга начинал что-то бубнить себе под нос, однако с тех пор как покинул душевую кабину, он ни разу не открывал глаз и не произнес ни одного связного слова. По дороге к озерам никто из нас не нарушал молчания. Анна приготовила постель в гостевой комнате — той, что во времена «Скриптории» была моей, — а мы с Бьярне раздели Мортиса, облачили его в пижаму Бьярне и уложили в кровать.