Я сделала им веселый книксен, крикнула: «Спасибо, мальчики!» и побежала по ступеням. У дверей оглянулась, помахала рукой: они недвижно смотрели мне вслед. Провожатый согнулся, сел на свое место и машина неведомой мне иномарки ракетой рванулась вперед, как я думаю, туда, где нет ни добрых людей, ни солнца, ни совести, однако что-то человеческое все же теплится и там на дне души у каждого…
Раиса Елагина абсолютно правильно закончила свое пронзительное изложение о вьючно-сумчато-ломовом существе: это обыкновенная женщина, которую собственный муж не любит. А меня мой собственный муж любит. И я его, не помня себя, люблю. Вот почему я была не вьючно-сумчато-ломовым существом, а счастливой женщиной, хотя таскала вьюки и сумки и вламывала за троих. Вот почему разгоралась во мне все ярче волшебная лампочка, вот почему возникла вокруг меня светлая неодолимая сфера радости и безопасности, которую не смогли непонятно для себя самих разрушить даже те, кто живет корыстью и бессердечием. Любовь — вот что принес мне Егор, сильно немолодой уже, как они считали, худощавый, без брюшка, а потому непредставительный мужчина в кителе защитного цвета. А планки орденские на груди — он сохранил, но мало кто понимал, что этот человек боевые ордена получил в мирные годы.
О Боже, сколько стенаний рассыпано во всех популярных и специальных изданиях о грустной судьбе женщины, которая, бедняжка, должна проводить бездну времени у плиты, чтобы наготовить хлебова для своего прожорливого семейства! Даже горькая шутка возникла: вот моя яркая и жаркая духовная жизнь! (с жестом в направлении духовки). А я была счастлива, когда мне доводилось добраться до плиты. Я в это время уподоблялась самому Творцу Небесному, который из мешанины и хаоса разнородных элементов создал прекрасный в своей гармонии мир. Подобно Творцу я вносила дух любви животворной в свои создания, и возникала воистину божественная пища — нектар и амброзия из самой немудреной на первый взгляд картошки, сметаны и зеленушки. Даже простая еда, которую женщина во время изготовления насыщает своей любовью, своей благожелательностью и нежностью к ближним, становится чудом бытия, а уж если я в выходной, что называется, расходилась и сотворяла, к примеру, украинский борщ из тридцати восьми компонентов, то, думаю, у жильцов во всем подъезде текли слюнки от благоуханного аромата, ну, а семейство мое просто выло от блаженства, и Егор своей непосредственной радостью не только отличался от детей, но, напротив, первый заводил их на восторги и даже учинял бурные «аплодисменты» (как он говорил, «переходящие в овацию») в честь маминой готовки, когда я появлялась в гостиной с новым блюдом (по будням же мы, конечно, питались в кухне).
Как замечательно, не стыдясь детей, а вдохновляя их на общее действие, он изображал музыку «туш» при явлениях каши с маслом на столе, как невинно («нельзя, чтобы пропадало») начинал слизывать масло или крем с моих пальцев и быстро-быстро как бы невзначай добирался до самого плеча, и дети с визгом, наперебой тоже принимались соревноваться в облизывании другой моей руки, и возникла такой гомон и ералаш, что я, обессиленная от смеха, их криков и своего сопротивления, падала на стул, и это было ослепительное счастье!.. Да могло ли когда-нибудь прийти в голову чинному Ипполиту или вечно самоутверждающемуся Олегу, что дурачиться, уподобляться детям — это и есть полное утверждение своей силы и самодостаточности? Ведь Егору и близко в голову не вступало, что кто-либо: я, дети или мои родители, когда они приходили в гости, спутают дурашливую форму веселого поведения на отдыхе со значительностью его мужских дел или твердостью характера. Так миллионер в Америке может себе позволить явиться в аэропорт в старенькой уютной курточке, чтобы дальше лететь за океан на собственном сверхмощном лайнере, а клерк средней руки явится в тот же аэропорт всенепременно в костюме высшего класса, застегнутом на все крючки. И душа клерка настороженная: кто и как оценит его представительность — тоже будет застегнута на все крючки. Душевная открытость — удел сильных.
Я вспомнила о своих бывших мужьях — куда же деваться? — это часть, и немалая, моей бывшей жизни, и невольно подумала: что бы сказали они, вечно воевавшие с моей холодностью, прямо заявлявшие о моей фригидности, если бы каким-либо сказочным способом довелось им подсмотреть хотя бы прошлое мое воскресное утро!.. Я вспомнила об этом утре, и пунцовая краска огнем обожгла мне грудь, шею, щеки! О Боже, я покраснела, живот мгновенно налился тяжестью, и тотчас стеной во всем теле снова поднялось жгучее, просто невыносимое желание близости. Близости, полной слиянности с ним, страсти, наслаждения — до полной потери сознания! И это у меня — холодной и мудрой Артемиды?!. Да как же я жила с ними? Отбывала жизнь черно-белую, как картинку на старом телевизоре, без цвета, без запаха, без вкуса, холодную, чуждую…
Вечером в субботу он пришел физически изнуренный без меры, простонапросто от усталости едва ноги волочил. Чтобы так «достать» его, очень даже тренированного спортсмена, марафонца, мастера рукопашного боя, надо было претерпеть нечто, из рук вон выходящее. Он поведал, что пришлось подряд в течение четырех часов круто отпарить шестерых соучредителейпроизводственников его будущей фирмы. А было это в модерной закрытого типа новомодной бане, построенной не профессионалами, а рвачами: о кафеле и пальмах в холле они позаботились, а печка в парилке — слабенькая, пар сырой, быстро садится и, главное, бассейн — не с холодной, а с теплой водой, никакого освежения после жаркого разогрева, падаешь в него, как в бульон, сердце практически не восстанавливается. Да и водки хоть в таких случаях Егор категорически избегает, но Здесь отведать все же пришлось. Вот и приволокся он едва-едва, хотя обычно из парилки прилетает орлом-соколом и чувствует себя вновь на свет нарожденным.
Сел он на кровать, голову склонил, очи смежил, весь согнулся. Я его разула, помогла раздеться, брюки и все остальное стянула, носки сняла, уложила его под одеяло, укрыла поудобней: спи, отдыхай, набирайся сил! Он прихватил меня за шею, начал что-то бормотать, вот де, когда я лягу, он мне покажет, где раки зимуют и т. д.
— Да-да, покажешь, все докажешь, дурачок мой родненький! — Настенька, ложись быстрее, мне тебя надо рядом ощущать… Всю ощущать… — Да-да, сейчас посуду уберу и лягу.
Я нырнула под одеяло минут через двадцать. Мы с ним всегда спали нагие, чтобы не было никакой разницы между той порой, когда встречались как любовники и когда стали законными супругами. Он был уже в глубоком сонном забытье, но поймал мою руку, поцеловал и улегся головой на мое плечо. Я в полутьме глядела на него, и, боже ж ты мой, какая огромная нежность, и жалость, и любовь, и чувство материнской ответственности за этого зрелого мужа, азартного, как мальчишка, обволакивала всю мою душу, вбирало в себя, как огромное теплое облако и растворяло в себе без остатка! Мужчины думают, что мы любим их за силу — сексуальную, физическую, интеллектуальную, духовную — да, это так, но не менее того мы любим их, как любят матери своих совсем еще маленьких беззащитных детей, которых готовы они от всего мира и его напастей защитить своей грудью, как оберегают птицы своих птенцов.