Если бы!..
День потек, как обычно: звонки, совещания, визиты поставщиков, производственников, вызовы сотрудников, летучки, планерки, просмотр корреспонденции и т. д., и т. п. К концу дня, когда я открыл кожаную папку «К докладу», куда сотрудники при мне и без меня по взаимному уговору вкладывали все свои суждения, предложения, замечания, проекты и здоровую, всегда подписанную критику, я увидел в ней толстый, тщательно заклеенный конверт без единого слова на лицевой стороне. И хотя я никогда раньше не встречал конвертов такого формата, сознание молниеносно подсказало мне: «Алевтина?..» Задумчиво вертел я пакет, честно говоря, страшась его вскрыть: опять во-всю, по-давешнему, я ощутил сердце. Что тут за новый рубеж? Ее просьба об увольнении? А как же она? А как же мы?.. Ее обвинительный вердикт? Очень уж велик. Предложения по делам фирмы? Почему не подписаны?..
Глаза страшатся, а руки делают: взял нож для бумаги и взрезал спинку конверта. Вынул из него… пачку из многих писем, разложенных по датам. Раз, два, три-десять! Десять писем, наполненных мелкой вязью ее почерка. Первое из них несет дату годовой давности… Последнее — вчерашнюю. Я встал, дошел до окна. Из подъезда группой выходили сотрудники. Среди них падающей вбок, хромающей утицей двигалась и Алевтина. И опять сердце мое пронзила тонкая беспощадная игла жалости к этой столь умной, столь красивой женщине цветущих лет с такой незадавшейся судьбой. И сразу же учуяв мой пронзительный посыл, Алевтина мгновенно вскинула и повернула голову в сторону моего окна. Не знаю, что она увидела, но на миг наши взгляды столкнулись, я отпрянул от окна, она опять поплыла-закачалась вместе со всеми и исчезла за деревьями.
— Убирать можно? — Погоди, Петровна, начни с того края. — Я не знал, что мне делать с письмами. — А, впрочем, действуй. Будь здорова, я пошел. Я забросил пакет с письмами в дипломат и двинулся — не домой, а в скверик, чтобы там на воле прочесть их.
Я читал эту исповедь более полутора часов, и беспокойная мысль все время точила меня: ну что скажу я Анастасии? Если задержался, почему не позвонил?.. О Господи, да не хочу я врать, не хочу жить двойной жизнью нахлебался уже этой отравы! Но не прочитать- нельзя, письма буквально затягивали своей искренностью, своей откровенностью, силой своего чувства да и умением выразить это чувство. Я невольно испытал еще и глубокое уважение к обладателю подобного недоступного мне дара. Мог ли я подозревать о его бурлении в корректном сослуживце, далеком от литературных кругов? И эта лава любви, истекающая из огнедышащего вулкана… Уничтожить подобное произведение было мне не по силам, это было бы святотатством.
Примечание от Автора: Егор передал эти письма мне. По зрелом размышлении, я решил их опубликовать в выдержках, несколько дальше в этой же книге, чтобы читатель сам мог судить об истинности или неправильности восприятия их Егором.
Когда я пришел домой, Настя внимательно глянула на меня: — Что пригорюнилась, зоренька ясная? — Да вот, пала на землю росой… — Что случилось, милый? — Некая затычка с некими сотрудниками. Можно, я поварю пока ситуацию в своем котелке? — Ну, ладно, повари-повари, только смотри, чтобы не подгорело, трудно бывает потом котелок очистить до бела. Это я тебе как опытная поваришка говорю. А что насчет поесть?
Я отрапортовал пионерским салютом — всегда готов! — Ну, тогда ситуация не безнадежна. Вечер завершился нормально, спокойно. Когда мы легли, она принялась вопросительно перебирать имени моих сотрудников и останавливаться выжидательно, я отрицательно качал головой, одновременно все глубже зарываясь носом между ее нагими грудями. Когда она перебрала всех мужчин, а я, все так же мотая головой забрался уже до самых заветных глубин, она утвердительно произнесла: — Значит, подгорает в твоем котелке тетка. Это, конечно, блюдо пикантное. Какой соус предпочитаете?
Ну, уж нет, дорогая моя, бесценная, единственная, неповторимая! Прижавшись к тебе, желанной и сладостной, как припадал к Гее Антей, я понял и почувствовал неукоснительно, что обязан охранить тебя от горя со всей мужской ответственностью. И снова замотал головой! Не в том положении была Настенька, чтобы ее настороженная интуиция уловила фальшь в моем последнем жесте. Ложь во спасение — так это называется. Не знаю, как с позиций абстрактной морали, но с точки зрения спокойствия конкретного любимого человека, с позиций охранения самых основ ее жизни, я был прав! Прав! Прав! И я понял тогда до конца: да, на меня свалилась нежданная беда, но ни сном ни духом о ней не должна ни знать, ни догадываться Настенька. Моя беда — мое и одоление!
Костьми лягу, но Настю свою от укуса ядовитой змеи в самое сердце защищу! Таково было мое твердое решение, и чувствовал я, что не легко мне придется, потому что очень уж глубоко пронзила мою душу стрела Алевтины. Стальная стрела, выпущенная из тугого арбалета моей достойной и уважаемой сподвижницы по общей работе, человека несчастного и стойкого в своей женской судьбе, твердого в борьбе за достойное и уважительное место под солнцем, явного калеки в мире физическом и затаенного прирожденного лирика в мире духовном. Далеко вошла в меня ее стрела, и наконечник ее был зазубренный. Как извлечь этот дротик из сердца своего и не истечь кровью, я, по правде говоря, не знал. Настенька уже ровно дышала во сне, а я все еще бодрствовал, и перед внутренним моим взором текли строки прочитанных мною писем — одна строка за другой.
Утром в папке «К докладу» лежало еще одно толстое письмо. В суете и текучке рабочего дня мне некогда было его читать. И поглядывая во время оживленного диспетчерского совещания на Алевтину, которая по диагонали от меня сидела побледневшая, осунувшаяся, неделовая, контактная и даже веселая с сослуживцами, я терялся в сумятице мыслей. Весь многовековой опыт человечества свидетельствует, выражаясь канцелярским языком, что служебные романы тотчас становятся притчей во всех языцех и от-чен-но вредят авторитету начальника. А для меня фирма была не просто местом отбывания, но родимым детищем. Как быть? Пресечь дальнейшее развитие событий? Вернуть письмо не читая? А, может быть, там — найденный ею выход? Нет, прочту… А пока ловлю себя на том, с каким наслаждением смотрю на нее, прямо-таки вбираю в себя это лицо — до чего же красивое, необычное, впитываю в себя эти круглые плечи, эту высокую грудь. Правда, внешне ничего подобного не выражалось во взоре, как я понимаю, достаточно жестком и угрюмом.
Выслушав всех, я подвел итоги высказанным мнениям и неожиданно для себя, очень спокойно вдруг выдал стратегически необычное предложение: а не вступить ли нам в деловой контакт с г-ном Берхстгаденом, главой могучего заокеанского концерна, и не предложить ли ему печатать его продукцию у нас и распространять ее в Европу? Что дает это ему? Серьезную экономию средств на зарплате и транспорте. Что дает нам? Новую печатную технику, которую он нам за это поставит.
Воцарилось молчание. Я с интересом переводил глаза с одного лица на другое.
— Браво, шеф, — деловито сообщила Алевтина. — Ей-богу, приятно жить, когда твой штатный генерал еще и реальный генератор, способный выдавать новые идеи. — Браво, экономист, — ответил я ей в том же ключе, — это здорово, когда твоя правая рука поддерживает твою же голову, чтобы не стукнулась об стол. И поскольку любая инициатива наказуема, предлагаю вам после обмена этими вверительными комплиментами представить мне технико-экономические обоснования означенного проекта и расчеты для будущего письма. Срок исполнения — неделя. Все свободны.