— Но так ли уж это хорошо? Возможно, именно эти наши пресловутые самоотверженность и всепрощение так распустили наших мужчин?
— Я не берусь давать какие-то рекомендации на этот счет. Я просто констатирую, что русские женщины — это главное национальное богатство страны, которое надо беречь пуще глаза.
— Не кажется ли вам, что женщина находится как бы в тупике: она страдает в любом случае — и добившись независимости, и оставшись по существу рабыней?
— Вы хотите от меня каких-то философских заключений. Но я не философ. Я писатель и просто мужчина. В идеале, возможно, женщина должна быть вот такой, русской, а относиться к ней надо по-западному. Но ведь этого же просто так не сделаешь. Наверное, мужчине надо хорошенько настрадаться, чтобы оценить по достоинству русскую женщину. Это относится и ко мне. Я теперь, после двадцатилетней разлуки, вернувшись в Россию, ищу себе русскую жену, потому что вновь и вновь повторяю, что русская женщина — это лучшая в мире женщина.
Из интервью под названием «Ищу русскую Жену», данного московскому еженедельнику «Семья» американским писателем и режиссером Эфраимом Севелой. Беседу вела Алла Бережкова
— В сущности, про мужа я даже не задаю себе вопрос, нравится он мне или не нравится. Я поклоняюсь ему. — Честно говоря, российская женщина больше приучена молиться на детей… — А от кого ребенок-то рождается? Если вы мужа не полюбили, если ребенка не хотели, но приняли — хуже нет. Тягость, отчужденность, теснота какая-то. А когда вы причастились к мужу — и несете то, что он вам подал, — ведь это уже смысл совсем другой, разве не так? Он дает мне свою жизнь, я ему — свою. После грехопадения Господь так и сказал Еве: теперь вместо свадебного пути со мной, с самим Господом, ты будешь покоряться мужу, а он над тобой будет властвовать. Какая семья без мужа? А что за ребенок без отца? Все равно, что сказать — мать-Мария и Христос существуют, а Бог-отец необязателен.
Детей у нас семеро — четыре девочки и три сына. Дети — это очень спаянная стайка. Никогда не забудут ни именины, ни дни рождения друг друга. Где бы они не были в это время — обязательно звонят. Они очень хотят, чтобы и племянники были с племянниками — такой единый род… Держат меня в ежовых рукавицах, а думают, что это я — их. Смешно, но мне это нравится. А вообще каждый день приносит какую-то свежесть — что-то новое происходит, новый внук рождается… Всего у меня одиннадцать внуков, но могло быть больше…
Я больше хотела бы открыть у вас «Школу души и тела» для женщин, чем во Франции. Французы очень умны, но я не могу говорить с ними о духе. Ведь они католики, а я православная… Только вы, русские, можете возродить дух. Я убеждена в этом. Давайте не будем говорить, как вам плохо, как вы много пострадали. Это действительно так, но от вас и ожидают многого. Даже в Европе говорят придет какое-то спасение от России. И я думаю, это спасение в женском духе, если он у вас будет существовать. Я имею честь с вами общаться, потому что каждая русская женщина для меня — честь. Она — клад, какая бы она ни была запачканная. Не она в этом виновата, а — жизнь. Жизнь ее затоптала, извратила ее душу — это такое страдание, когда трудно дышать, когда зажат со всех сторон. И все-таки достоинство в тебе растет, как золотой стержень. И в конце концов ты — распрямляешься, потому что не тело твое крепится, а дух. Когда я была девочкой, я была настолько бедна, что ела раз в два-три дня. Может, потому меня сегодня не беспокоят ваши трудности в еде — это можно пережить. Если бы вы знали, как мало нужно, чтобы поддерживать организм! В своей школе в Париже я прошу: если можете, не ешьте вообще раз в десять дней, только пейте, очищайте свой организм! Вы можете подумать — вот живет в свое удовольствие, сумела организовать свою жизнь, все ей кажется просто. Я это понимаю. Но поймите вы тоже, что очень много энергии тратится впустую — на ту чисто внешнюю сторону жизни, которая в конце концов — не главное. У каждой из вас всегда есть возможность подумать, остановиться, пообщаться с собой. С книгой. С тишиной. В полной тишине иногда многое услышишь. Мы уже давным-давно о вас думаем и молимся, сердцем мы давно с вами.
Конечно, для неверующих это пустые слова. А те, кто верит, знают молитва придает силы. Сколько слез было пролито далеко от вас… Успокойтесь. Самые элитарные ваши люди уходили в котельные и работали за семьдесят рублей в месяц. Я таких знаю. А сегодня у них улыбка, — и для меня это — главное.
Испытание очень часто исцеляет. Энергетические силы в человеке колоссальны. Если бы мы сознавали это, то никогда и ничего не боялись бы.
Из интервью дочери русских эмигрантов Натали Дроэн под названием «Каждая русская женщина для меня — честь». С мадам встретились Валентина Васейко и Ирина Косенкова
Прежде, чем заняться химическим анализом буйного потока, вторгшегося из Атлантики в наши воды, я снова и снова хочу напомнить, что нет единых, абсолютных для всех времен и народов норм морали (вспомним японских сыновей, всепочтительнейше тащивших на закорках своих престарелых матушек вверх, к вершине святой горы, чтобы сбросить их оттуда в пропасть, — во имя спасения рода). Точно так же, нет единых — хороших или плохих — раз и навсегда неизменных норм семейной жизни, равно пригодных для всех сразу этнографических и социальных сообществ.
Иначе говоря, надо стремиться понять глубинные первопричины, лежащие в основе тех или иных брачных обычаев или тенденций, а не выносить им приговор со скоростью военно-полевого суда. Вот конкретный пример: ветеран из города Святаго Петра на Неве прибыл в гости к своему однополчанину в Узбекистан. А не был он у него в доме не много не мало — два десятилетия. Принимали его по-восточному радушно, звучали тосты, благоухал плов, сияли редкостные для; северного глаза фрукты. Прислуживала им молодая прелестная жена старого фронтовика, цветущий вид которой чудесно дополнял красоты богатого угощения. Поскольку узбекский друг не извещал своего соратника; о безвременной кончине прежней супруги, с которой тот был знаком, он подумал, что здесь произошла какая-то семейная трагедия и тактично сдержал свой вопрос о судьбе, скажем, Фатимы. Но каково же было; его удивление, когда его повели в отведенные для него покои, где постель для него застилала как раз Фатима, которая, низко кланяясь, удалилась, увидав хозяина дома и гостя!.. Со всей комиссарской прямотой и принципиальностью Иван Иванович, сразу протрезвев, задал прокурорский вопрос, скажем, Балхашу: «Да как же ты можешь, такой-сякой, столь негуманно обращаться с женщиной, которая отдала тебе всю свою жизнь? Перевел, видишь ли, в прислуги, а сам тешишься с молодой-красивой! Уж извини, брат, я тебе скажу прямо, по-фронтовому: так не годится!» Тогда Балхаш, тоже протрезвев и нарушив законы восточной вежливости, которые не велят спорить с дорогим гостем, сурово возразил ему: «Уж извини, Иван Иванович, и я тебе, прямо, по- фронтовому отвечу, что это у вас, у русских, нет никакой гуманности: когда баба состарится, то вы ее по разводу из дому выгоняете или на стороне к молодке ходите, а она от этого мучается. У нас же иначе: как проживала Фатима в том доме, где вся ее жизнь прошла, так и проживает, как заботился муж о ее безбедном существовании, так до самой смерти и заботится, как занималась она по хозяйству, так и продолжает себе в удовольствие, да еще молодую помощницу в подручные получила. Вот и скажи, кто из нас гуманист, а у кого обычаи и сердце жестокие?»