Детство Кейт было беззаботным и безоблачным еще и потому, что, кроме родительской любви, она пользовалась всеми благами, которые способно доставить богатство. Джон Бэррет, отец Кейт, происходил из очень состоятельной бостонской семьи, а женился он на Элизабет Палмер, родители которой были еще богаче. Этот брак устраивал обе семьи. Джон Бэррет был хорошо известен в финансовом мире благодаря своему знанию рынка и разумной осторожности, с которой он вкладывал средства в ценные бумаги. Но кризис двадцать девятого года и последовавшая за ним Великая депрессия погубили отца Кейт подобно тысячам таких же, как он. В считанные дни он потерял все свои деньги и так и не смог оправиться от потрясения. С тех пор его уделом стали бедность и отчаяние. К счастью, еще до свадьбы родители Элизабет сочли неблагоразумным класть все яйца в одну корзину, не стали объединять капиталы жениха и невесты и продолжали управлять большей частью состояния дочери. Экономическая катастрофа двадцать девятого года чудесным образом пощадила капитал Палмеров, благодаря чему Элизабет не потеряла ни цента. У нее была, таким образом, возможность помочь мужу, и она действительно сделала очень много для того, чтобы успокоить его и помочь снова встать на ноги.
Однако раны Джона Бэррета были слишком глубоки. Пережитый позор продолжал сжигать его изнутри. Трое его ближайших друзей и клиентов застрелились через несколько месяцев после банкротства, один выпрыгнул из окна, один вскрыл себе вены. Джону, чтобы дойти до предела отчаяния, потребовалось времени немногим больше. На протяжении почти двух лет он безвылазно сидел в кабинете на втором этаже принадлежавшего Элизабет особняка, никуда не выходил и ни с кем не встречался. Банк, который основал еще его дед и которым Джон успешно управлял без малого два десятилетия, прекратил свое существование спустя два месяца после кризиса, и Джон считал себя конченым человеком. Единственным, что скрашивало его добровольное заточение, была Кейт, которой в ту пору исполнилось шесть. Лишь ее он впускал к себе в кабинет, а она приносила ему то конфету, то забавную картинку, нарисованную специально для папы Кейт как будто чувствовала, в каких мрачных лабиринтах он блуждает, и инстинктивно пыталась вызволить его оттуда, но все ее усилия были тщетны. Вскоре двери отцовского кабинета закрылись и для нее — Джон Бэррет больше не хотел видеть «свою радость», «свою единственную крошку», да и мать больше не разрешала Кейт подниматься наверх. Элизабет не хотела, чтобы дочь видела своего отца опустившимся — пьяным, небритым, истерзанным своим позором и своей воображаемой виной. Достаточно было, что это зрелище разбивало сердце ей самой.
Джон Бэррет покончил с собой в августе тридцать первого года. Своим жене и дочери он не оставил ни гроша. К счастью, за два года депрессии состояние Палмеров почти не пострадало, что делало Элизабет едва ли не единственным исключением из общего грустного правила. До тех пор, пока она не потеряла Джона, экономический кризис почти никак не влиял на ее жизнь.
Кейт навсегда запомнила тот день, когда мать сообщила ей о несчастье. Она сидела в детской, пила из чашки горячий шоколад, прижимая к себе свободной рукой любимую куклу, и думала о том, что совсем скоро ей нужно будет идти в третий класс. От этих мыслей ей сделалось почти весело, но когда она увидела вошедшую в комнату мать, то сразу поняла — случилось что-то плохое. На несколько ужасных мгновений ее внимание оказалось приковано к широко раскрытым глазам матери; кроме этого, Кейт не видела, не воспринимала ничего, кроме разве что тиканья часов в детской, которое вдруг стало оглушительным, словно басом взревел колокол в католическом соборе напротив.
Элизабет не проронила ни единой слезинки. Спокойным и тихим голосом, до странности похожим на тот, каким она разговаривала в обычной жизни, Элизабет сказала дочери, что папы больше нет и что он отправился на небо, чтобы быть поближе к богу. Но для Кейт обычная и счастливая жизнь закончилась в этот самый миг, и она почти физически почувствовала, как весь ее маленький мир рушится прямо ей на голову. Куклу она выронила, горячий шоколад из опрокинувшейся чашки растекался по салфетке, по столу, но Кейт ничего этого не замечала. Ей вдруг стало до странности очевидно, что с той минуты ее жизнь уже никогда не будет прежней.
На похоронах отца Кейт сидела у гроба неподвижно и торжественно, словно маленький оловянный солдатик из детской сказки, которую когда-то давно ей читал папа. В руке Кейт сжимала кружевной розовый платочек, но не плакала. Со стороны могло показаться, будто девочка не понимает, что, собственно, произошло, но это было не так. На самом деле Кейт понимала: папа ушел, потому что ему было очень, очень грустно и больно. Осознание этого наполняло ее такой болью, что она была не в состоянии что-либо воспринимать. Кейт не замечала ничего вокруг, и лишь обрывки отдельных фраз, долетая до ее слуха, накрепко застревали в памяти. «…Так и не оправился… сломался человек… выстрелил себе в сердце… спустил несколько состояний… хорошо еще, что деньги Элизабет остались при ней, иначе бы он потерял и их тоже». Подобные фразы повторялись и потом, когда у них бывали гости, и постепенно Кейт начала понимать, какая страшная картина за этим стоит.
Впрочем, внешне их жизнь изменилась мало. Они жили в том же особняке и принимали тех же людей. Через несколько дней после похорон отца Кейт пошла в третий класс, однако на протяжении еще нескольких месяцев ее жизнь текла как в тумане. Человек, которого она любила, которому верила и старалась подражать, оставил их без всякого предупреждения и без объяснения причин. Правда, о причинах Кейт начинала догадываться, однако от этого ее боль не становилась меньше. С уходом отца исчезла значительная часть ее мира, и на самом деле жизнь Кейт изменилась решительно и бесповоротно. Элизабет, погруженная в скорбь, не могла дать дочери того, в чем она так нуждалась в первые месяцы после трагедии. Порой Кейт даже начинало казаться, что она потеряла обоих родителей, а не одного…
Запутанные дела мужа Элизабет поручила близкому другу Джона, банкиру Кларку Джемисону. Ему тоже удалось сохранить свое состояние, вложенное в несколько наиболее надежных предприятий. Среди партнеров по бизнесу он слыл человеком порядочным и надежным, к тому же Элизабет знала, что Кларк отличается добротой и спокойным, уравновешенным характером. Когда-то он был женат, но девять лет назад его жена скончалась от туберкулеза; детей у них не было, и с тех пор Кларк жил бобылем. Никого особенно не удивило, что уже через десять месяцев после смерти Джона Бэррета он попросил Элизабет стать его женой, а еще через четыре месяца они поженились. Церемония бракосочетания была очень скромной; кроме них двоих, на ней присутствовали только священник и девятилетняя Кейт, следившая за происходящим с волнением, к которому примешивалась изрядная доля тревоги.
Впрочем, как показало время, опасения Кейт не имели под собой никаких оснований. Новый брак Элизабет оказался гораздо более счастливым, хотя из уважения к памяти первого мужа она никогда об этом не говорила. Они с Кларком прекрасно подходили друг другу. Их объединяли и сходство характеров, и общность интересов, но самым главным было то, что Кларк оказался превосходным отчимом для Кейт. Он буквально обожал девочку, и та платила ему той же монетой. Кларк стал для нее защитником, покровителем, другом и просто очень близким и родным человеком, и спустя какое-то время она поняла, что не променяла бы его ни на кого другого. Кейт была уже достаточно большой, чтобы сознавать — Кларк изо всех сил старается заменить ей отца, которого она потеряла. Говорить с ним об этом Кейт не решалась, а просто всячески пыталась помочь ему, поддержать, и их отношения с каждым днем становились все лучше, все теснее. В скором времени в Кейт проснулись былая жизнерадостность и любовь к проказам, и, хотя ее проделки порой подходили чересчур близко к границам дозволенного, Кларка это не сердило и не раздражало. Напротив, он еще крепче привязался к падчерице.