Гений — это откровение, но это еще — излучение. Оно возбуждает скрытые дарования окружающих.
Интересна другая судьба, другая личность, тоже возбужденная петровской энергией, его устремлениями.
Произошло это в Туле на оружейном заводе. Петр познакомился с мастером кузнечных дел Никитой Демидовым. Самолично изготовив семь ружей, Никита преподнес их царю. Ружья Петру понравились, он подарил мастеру сто рублей, мало того, поговорив с Демидовым, отвел ему под Тулой несколько десятин для расширения дела.
То есть за щедрый дар царь кузнеца отдарил еще щедрее.
Никита Демидов на дареной земле устроил железный завод и начал поставлять Пушкарскому приказу снаряды. Брал за них вдвое дешевле, чем другие поставщики. Невыгодно, казалось бы, никак не вяжется с расчетливостью заводчика. Однако происходит следующее: Петр, узнав о таких поставках, в награду «за услуги по снабжению войска оружием» отрезает стрелецкие земли в собственность Демидова. Кроме того, дает ему исключительное право рубить лес на уголь и топку печей. Дальше больше: Петр посоветовал Демидову использовать тобольскую руду. Откуда Петр знал ее качество, неизвестно, но она оказалась прекрасной. Демидову уступают право на разработку этой руды. Он продолжает свою политику — поставляет во время шведской войны армии орудия опять за половинную цену. Так и шло его производство. Половинные цены дают ему новые преимущества и новые прибыли. Он должен был получать доходы меньше других заводчиков, а богател больше. Не гнался за барышом, и Петр умел это ценить. Трудно сказать, чей тут умысел торжествовал: то ли Петр поощрял Демидова льготами в пример другим, то ли Демидов ловко использовал эти стремления царя. Умная политика одного вызывала умные ответы другого.
Никто, кроме Нартова, не видел, какие огрехи имело паникадило. Все шумно расхваливали новое изделие царя. Превозносили мастерство, изумительную тонкость работы, вспоминали, как хороша была выточенная им люстра, а до нее — черного дерева шандал. На самом деле подставка у шандала была несоразмерно высока, серебряную оправу приделали плохо. Нартов помалкивал, слишком радовали государя эти восхваления, надо бы его заставить доделать, довести, из него мог бы получиться знатный токарь — глаз есть, и пропорцию понимает, жаль, что не дают ему отличиться. Увидели бы эти ласкатели медали, сделанные Нартовым во Франции, с выточенными портретами Людовиков, уразумели бы, каково настоящее художество. Государь втайне чувствует свое несовершенство. Посетив дом, пожалованный Нартову, он сказал: «Я должен у моего токарного мастера срок свой кончить».
Французы диву давались, наблюдая, как Нартов медальные изображения умудряется на станке готовить лучше, чем гравер своим ручным инструментом. У себя в отечестве Нартов никогда не слышал таких похвал, как за рубежом.
Мастерство соблазняло Петра. Так же как в Амстердаме у Левенгука он понял, какой это сладостно-мучительный путь — наращивать мастерство, двадцать лет обтачивать и шлифовать оптическое стекло, делая линзы. Сотни линз, тысячи маленьких линз для микроскопов. Левенгук отдался целиком своим микроскопам, ему можно было позавидовать.
Другая жизнь неслышно следовала рядом. Приманивала его то одним, то другим ликом. У Петра не воспитана была привычка к систематическому мышлению, не хватало ему досуга, чтобы размышлять над научными предметами. Его интеллект проявлялся на ходу, когда он схватывал глазом принцип действия машины, когда сталкивался с новым явлением. Любознательность его деспотична. Запреты, опасность остановить его не могут. Люди для него те же деревянные заготовки — попробуем из них выточить нечто. Так, он насильно выдирает больные зубы, не считаясь с желанием пациента. Его убеждает практика, он экспериментатор. Пациент — научный объект. Больных зубов он надергал несколько десятков, пока научился. Пробует на больном приемы лечения водянки. А зачем?.. В Голландии в анатомическом театре сам пробует резать труп. Заставляет своих приближенных. Он копается в кишках, щупает, где там селезенка, где печень.
Вопросы — зачем? для чего? — лишены смысла. Наука возникла из любопытства. Любопытство свойственно всему живому — зайцам и сорокам, лягушкам и тиграм. Повсюду расставлены загадки, природа поощряет любопытство.
Профессия ученых — любознательность. Настоящим ученым движет не слава и не забота о пользе человечества. Ему просто любопытно, как это устроено, и что там, и что, если…
На Петропавловском соборе устанавливают куранты, Петр лезет на верхотуру смотреть, как они там работают. Ему интересно, как ткут парусину для парусов, как варят смолу, как делают гравюры. Всюду он вмешивается, никому от него нет покоя. Он уверен, что только он, куда бы ни сунулся, сумеет поправить, улучшить, подсказать. Наставляет сенатора Мусина-Пушкина, как издать книжку сигналов для флота. Сделать ее маленькой, удобной, чтобы носить в кармане. Для верности прилагает чертеж, иначе напутают. Показывает, каким шрифтом печатать, заодно помогает разрабатывать новый ясный типографский шрифт. Заодно учреждает первую газету «Ведомости», заодно уж улучшим и азбуку… Велит наладить изготовление синего голландского кафеля для печей. Не может удержаться, присматривает, указывает, чтобы сценки на кафеле были не из голландской, а из русской жизни. Собрал барабанщиков, показал им, как бить походную дробь…
У него было оправдание — без поджогу дрова не горят. Было и другое — страна нуждалась в мастерах своего дела, прежде всего в ремесленниках. Ремесло — кормилец, ремесло — вотчина, ремеслу — почет. По приезде в Киев он первым делом отправился на Подол к ремесленникам — там провел несколько дней, посещая кузнецов, часовщиков, механиков, сапожников, стекольщиков, бумажников…
Что, к примеру, означал новый шрифт? Серьезную реформу. Прежняя кириллица была неудобна, сложна, как готический шрифт в немецком языке. Петр убрал надстрочные знаки, выбрал гражданский шрифт простой, понятный. Какое-то особое чутье помогало ему находить решения. Сам правил образцы букв, получилось красиво и настолько удачно, что мы до сих пор пользуемся той основой.
Так каждый раз он сталкивал огромное заржавелое тело России с вековечной орбиты.
Помогало Петру наличие образованных русских людей, отстоялся уже заметный слой тех, кого не отпугивала, а притягивала западная культура. Многие знатные дворяне имели неплохие библиотеки. У Дмитрия Голицына книжное собрание насчитывало около 3000 томов. Известны библиотеки Я. Брюса, Б. Шереметева, А. Матвеева. Богатейшая по тем временам библиотека была у князя Меншикова. У самого Петра библиотека копилась со времен отца, он пополнял ее прежде всего книгами по морскому делу, кораблестроению.
Все ладилось в его руках, поощряло его уверенность. Поэтому он с такой самонадеянностью учит, какой ширины холсты ткать, как мельницы ставить, какие гвозди употреблять для сапог. Мелкая эта опека отнимает у него самого драгоценное время.
Меншиков определил по-своему: «Петр вдаваться во всякии горазд». Многие осуждали — суетится не царскими делами. А ему иначе было нельзя, знал — одному ему и надо, чуть отпустишь, будут сидеть сиднем, начнут — не кончат, остановятся, напутают. Не стеснялся ни учиться, ни перенимать, а значит, признавать свою страну отсталой.