Петр смущенно пытался высвободиться из рук Меншикова, наконец, попросил Долгорукова перенести слушание дела на другой день.
Через некоторое время он сам пожаловал к Долгорукову и внимательно дослушал заключение комиссии. Закончив чтение, Долгоруков попросил у государя резолюции. Петр молча ходил по комнате, потом произнес знаменательную фразу:
— Не тебе, князь, судить меня с Данилычем, судить нас с ним будет Бог!
Но Долгоруков упорчиво добивался результата, какое-то решение комиссия обязана была вынести. Понимая колебания государя, он рассказал, как его родича, Лобанова, обокрал управитель. Лобанов не знал, что делать с этим управителем, на что Долгоруков посоветовал высечь мошенника и сослать в деревню на работу. Лобанов признался, что привык к нему с детства и любит его.
— Помогал ли кто управляющему обкрадывать? Помогал ключник? Возьми этого ключника и при управляющем высеки как следует, то есть накажи за управляющего, — посоветовал Долгоруков.
Так Лобанов и сделал. «Меншикову помогал Корсаков, накажи при всех его за общее плутовство, тем самым, государь, ты проучишь обоих и Меншикова устыдишь».
Петр сказал:
— Ты что же, равняешь меня с этим дураком Лобановым?
— Не равняю, — сказал Долгоруков, — но безнаказанно нельзя оставлять дело. Ведь ты не можешь расстаться с Меншиковым.
Долгоруков попал в точку. Государь не хотел отпустить Меншикова в силу привязанности, давней любви, но было и другое. Никто, кроме Петра, не знал, какой воз тянет на себе князь. Строительство новой столицы, управление ею, организация городской жизни, Петергоф, Стрельна — все лежало на Меншикове, заменить его было некем, никто не сумел бы так ловко, напористо справляться с этим быстро растущим хозяйством. День и ночь Меншиков трудился в порту и на верфях, занимался поставками камня, кирпича, леса, рабочей силы, строил крепость, дороги, казармы, помогал посольствам, духовенству, аптекарским огородам, госпиталям. Его, чуть что, Петр посылал то на Украину формировать драгунские полки, то в Курляндию, поручал ему армейские, морские дела, дипломатические переговоры.
Увещевать Меншикова было бесполезно, алчность его никакими просьбами, угрозами умерить невозможно — Петр это понимал.
Долгоруков занимался лихоимством Меншикова, а учитель, подобно адвокату, пытался вычислить известные Петру заслуги сподвижника.
Прошел месяц. Государь молчит. Василий Долгоруков не отступается, встречая государя, выжидающе смотрит. Ответа нет. Ропот в Сенате все громче — почему светлейшему князю все дозволено, до каких пор это будет продолжаться, к другим государь суров, не прощает их, этого же покрывает. Почему? Долгоруков запрашивает — что делать с материалами следствия? Нужна какая-то резолюция.
В ответ от государя присылают новых членов комиссии — капитанов из лейб-гвардии, лиц беспристрастных, кои пользуются полным доверием царя. Долгоруков, несмотря на обиду, выкладывает перед обновленною комиссией собранные материалы. Тщательно проверив, комиссия подтвердила прежнее заключение копейка в копеечку. Долгоруков пробился к государю, доложил, что комиссия вызовет Меншикова, допросит его пункт за пунктом, по всем материалам. Докладывал твердо, комиссия полна решимости довести дело до конца. Не должен государь более препятствовать. Тот и в самом деле хоть и нахмурился, но не возражал, сказал, что сам придет слушать допрос Меншикова.
Началось заседание. Кроме истории с откупами, комиссия обнаружила, что Меншиков самым бесцеремонным образом брал деньги из казны и не отчитывался. Подсчитали и ахнули — более миллиона рублей казенных денег истратил! Сумма по тем временам неслыханная, соразмерная с расходами на все Адмиралтейство. Сюрприз этот комиссия приберегла и для Меншикова, и для государя. Полагали, что одного этого достаточно, чтобы сломить казнокрада, лишить его всякой попытки оправдаться. Не тут-то было. Оказалось, что у Меншикова заготовлена оправдательная бумага, значит, опять откуда-то знал о приготовленном обвинении. Повинную свою бумагу он, упав на колени, подал государю и произнес при этом прочувствованную речь о своей преданности, о том, что вся жизнь его, с малолетства, была посвящена служению Петру, ничего другого для него нет и быть не может, что же касается казенных денег, да, виноват, но за большую часть может отчитаться, часть возместит, пусть все его имущество возьмут, лишь бы государь не лишил его своего расположения… И все это с рыданиями, от души, так, что нельзя не расчувствоваться.
Бумагу Петр никому не передал, стал сам читать, поморщился, сказал Меншикову, что написано плохо, надо ее исправить.
Услышав это, молодой капитан из лейб-гвардии обратился к членам комиссии:
— Пойдемте, господа, нам здесь делать нечего, — надел шляпу, направился к двери.
— Куда это ты? — спросил Петр.
— Домой.
— Как домой? — сердито крикнул Петр.
— А что нам здесь делать?
— Заседать!
— Какой толк заседать, если ты, государь, сам учишь князя, как ему ловчее нам ответить.
Капитан говорил в сердцах, повышая голос:
— Тогда, государь, и суди его сам как тебе угодно, а мы только мешать будем.
Петр хмыкнул, попросил его вернуться и сказать, как он хочет вести дело дальше.
На том же запале капитан предложил бумагу прочесть вслух, чтобы все знали доводы Меншикова, и пусть при этом он стоит у дверей, как положено всем подсудимым, после прочтения удалить его, и судьи могут начать обсуждать, то есть соблюдать принятую обычно процедуру. Не делать светлейшему князю поблажек из порядка, установленного его величеством.
Выслушав речь капитана, Петр сказал Меншикову:
— Данилыч, слыхал, как надо поступать? Они тут хозяева.
Зачитали бумагу и Меншикову приказали выйти.
Молодой капитан, как самый младший, по указанию Василия Долгорукова начал с того, что первому вельможе, отмеченному монархом, следует служить примером в беспорочной службе, вместо этого он искушает прочих своими соблазнами, за это наказать следует в страх другим. Наказание сделать окончательное, чтобы жалобы и слезы не могли отменить его, то есть отсечь голову, имения же его наворованные отписать в казну.
Следующие судьи были не так жестоки, одни требовали сослать, другие привязать к позорному столбу.
Петр мрачнел. Когда все отговорили, он стал перечислять заслуги Меншикова. Военные. Дипломатические. По созданию столицы, да заметил, что слушают его без интереса, и осердился. Понял, что никакими заслугами их не сбить. У них твердая опора — закон, с такой правдой они могут стоять несгибаемо. Да только правда, господа члены комиссии, бывает не одна. Воруют все поголовно, назовите мне честного губернатора, спасения нет от поборов, скольких пороли, выгоняли, казнили, лучше не стало. И Меншиков вор из первейших, спору нет, да только с одним отличием от всех других — работник он тоже первейший. За десятерых справляется. Разжаловать легко и казнить нетрудно. А с кем останемся? С бесталанными лихоимцами, от которых толку нет? Казнокрадов тьмы, так ведь к тому же бездари. На Меншикова он может любое дело возложить, уехать и не тревожиться. Меншиков, он с лету все подхватит.