Петр Андреевич мог поспособствовать в смысле свиданий. На метресок своего царственного супруга Екатерина смотрит сквозь пальцы, ежели, конечно, они не посягают.
Никаких обещаний Толстой не давал, да князь Кантемир и не требовал, слишком деликатное было дело, обговорили кое-какие подступы, опять же осторожно, чтобы не походило на заговор, — не более чем сочувствие амурной страсти государя, без всяких дальних планов.
Под предлогом переводов с итальянского Толстой приезжал к княжне и как бы между прочим намекал на интерес государя к ней, к ее учености, а еще больше к ее девичьей прелести. Мария слушала жадно. По словам Толстого, выходило, что к Петру женщины стремились либо ради корысти, либо из тщеславия. Никто из них не мог оценить его личность, слишком малы умом были все эти метрески.
Петр Андреевич Толстой слыл хитрецом. И внешность у него была хитрющая: губы тонкие с изгибцем, со смешком летучим, по какому поводу смешок, — неизвестно, видно, себе на уме, верткие глаза на собеседника не смотрят, все по краям бегают. Внешность эта мешала ему, он прикрывал ее благочестивостью, улыбался скорбно, изображал то суровость, то смирение. Однако отделаться от дурной славы не удавалось. Ни усердные молитвы, ни хождение в церковь — ничто не могло заставить забыть, как коварно выманил он царевича Алексея из его убежища в Неаполе, лишил защиты австрийского императора, пообещав родительское прощение. Не послушай его царевич, кто знает, может, жив был бы по сей день. Упорно толковали, что в угоду Екатерине он и в суде вел дело к погибели Алексея. В народе говорили, что Толстой ночью в каземате Петропавловской крепости задушил ослабевшего от пыток царевича подушкой. Умирая, царевич проклял его и весь его род. Но и допреж царевича о Толстом ходили дурные слухи. Будучи послом в Турции, якобы отравил подьячего. Тот собирался донести о присвоении денег, отпущенных для подкупа турецких чиновников, и вдруг преставился. Кантемиру об этом было известно. Знал, что Толстой интриган, продувная бестия, начальничает страшной Тайной канцелярией, говорят, что пытчик, одно слово — каналья. Но ведь клятвенно заверял, что государя настроит соответственно и Марию поддержит, кроме того, у него самого прямой интерес помочь государю в столь щекотливом и в то же время обещающем деле. Ежели, конечно, Мария понесет…
Безумная мечта овладела помыслами князя. Он видел дочь государыней. Видел императрицей, матерью наследника. Брак будет достойным и для российского монарха, не то что с этой солдатской подстилкой. С Марией не стыдно будет показаться при любом европейском дворе.
Все ее достоинства Толстой красочно расписывал государю, по крайней мере так он заверял Кантемира. И очевидно, это было правдой, потому что Петр все охотнее навещал Марию. Судя по всему, отношения их становились короткие. Князь не позволял себе подглядывать, но в соседнем покое кое-что слышал. Видел, как Мария расцвела, как она сияла, выбегая навстречу государю. Петр наезжал внезапно, без предупреждения, без свиты, всего с двумя денщиками, они оставались в сенях. Царь, не таясь, шагал прямо на половину Марии.
Его привлекала прохладная свежесть Марии, ее чистота, вдумчивость, с ней было о чем поговорить, отвлечься от дворцовых сплетен, от государственных забот.
Неумелые ее ласки тешили горячностью, в них не было ничего наигранного, она плакала от восторга. Царь был первый мужчина в ее жизни, она видела в нем совершенство и всерьез влюбилась в него.
Многое князь узнал от Петра Андреевича Толстого. Все шло как нельзя лучше, как вдруг к княжне посватался Пван Долгорукий, сын Григория Долгорукова, русского посла в Польше. Фамилия знатнейшая, отказа быть не должно, и сама государыня проявила упорный интерес к сватовству. Случайно ли? — вот что насторожило и князя, и Петра Андреевича Толстого. Про новую любовницу государыне наверняка известно, как и про всех прочих. По совету Толстого, не следовало хорониться. Чем меньше таиться, тем меньше опасений. Однако похоже, что государыня встревожилась.
Переговорив с Толстым, князь Кантемир отправился к дочери. Мария была настроена против Пвана категорично — ни за что! И слушать не хотела. Князь не уговаривал, о причинах не спрашивал, еле скрыл радость. Посоветовал отказать жениху, поскольку тот не имеет никакого чину в службе его императорского величества. Сам же согласие Ивану Долгорукому высказал, даже счел честью породниться со столь знатной фамилией, о чем и написал государыне, окончательное же решение оставил за дочерью: его дело — советовать.
На очередной ассамблее государыня сказала князю: если вся закавыка в чине для молодого Долгорукова, то можно сыскать подходящее место. Князь Кантемир обещал еще раз с дочерью поговорить, заверил государыню, что лучшего жениха, чем Долгорукий, не желал бы…
Государыня смотрела испытующе. Черные волосы ее масляно блестели, видно было, что крашеные, и брови крашены. Располнела, тяжелая грудь колыхалась, лицо в румянах оплывшее, князь невольно сравнивал ее с дочерью — тоже брюнетка, но что значит молодость, и чернота чище, и волосы веселее. Подурнела государыня, и зубы порченые, не сравнить с Марией.
Роль свою князь играл неплохо, чувствовал преимущество, накануне жена сообщила, что падчерица, то есть Мария, забеременела, так что теперь все зависит от того, кто родится. Или — или, может статься, многое в истории России определится там, в чреве Марии Кантемир.
Петр занят был предстоящей войной с Персией. Князя предупредили, что государь повелел участвовать в кампании, придется плыть по Волге до Астрахани, готовить манифесты на турецком языке и на персидском для населения Закавказья, княжна может ехать с ним до Астрахани, там пусть останется. Про беременность, видать, знал, велел князю взять и княгиню, и Марию, и доктора домашнего.
Петр Андреевич Толстой тоже включен был в свиту как специалист по восточным делам.
Плавание шло два месяца по рекам — Москве, Оке, Волге, до самой Астрахани. Кантемиры плыли на отдельном корабле.
Мария ходила с заметным животом, счастливая, беременность красила ее. К ней приставлен был домашний врач грек Паликула (Поликала). Когда плыли по Волге, царица простыла, Петр Толстой порекомендовал ей врача Кантемиров, который имел большой набор лечебных трав. Грек отваром быстро снял простуду. Екатерина щедро отблагодарила его, между прочим расспрашивала про княжну Марию, как беременность переносит, не мается ли животом, когда разрешится. Паликула выставлял себя знатоком женского организма, славился приемами восточной медицины, лечил от бесплодия, брался предсказывать ход беременности, кто родится. Приписывали ему старинные секреты врачевания, исцеление от хронических заболеваний.
Когда войска добрались до Астрахани, сделали двухнедельную остановку. На отдыхе Екатерина пригласила к себе придворных дам. Княжна Мария отказалась, ссылаясь на нездоровье. Назавтра государыня сама пожаловала к ней. Узнала о самочувствии, спросила, последует ли княжна с ними дальше по Каспию, чего ей неможется, и все смотрела на живот. Княжна прикрывала его руками, держалась любезно, согласилась спеть. После отъезда сказала отцу, что визит не понравился, у государыни «дурной глаз». Князь только посмеялся, рукой махнул, обнял ее: «Твое дело рожать, ни о чем плохом не думать». Мария прижалась к нему: «Боюсь я, боюсь».