— Я бы не хотела.
Потом она сказала:
— Я не имею права.
И еще через некоторое время уточнила:
— Мне пришлось выполнять некоторые задания. Если бы у меня был муж, это было бы нечестно.
— То есть вы должны были жить с иностранцами? — жестко спросил Джо.
— Правительственные делегации. Особые задания. — Она говорила об этом буднично, без отвращения, без хвастовства, работа есть работа, ничего не поделаешь. — И поэтому-то теперь я не хочу никакой косметики, — конфузливо призналась она, ее лицо на мгновение стало девичьим, почти детским.
Перед сном Магда, постучавшись, вошла к нему в халатике, но остановилась в дверях.
— Пан Иозеф, я решилась вам сказать, что с ними лучше… Не надо их дразнить.
— Вы про что?
— Не стоит вам встречаться с Миленой… У нее могут быть неприятности.
Что-то она еще сказала, он не обратил внимания на ее слова, он раздумывал, не попросить ли ее остаться. Голые ноги ее блестели, стоило только сделать жест, подойти, но тут же он представил, как это могут преподнести Милене и как он сразу лишится нынешних преимуществ перед Магдой, здесь все просматривалось, может, прослушивалось, кто-то наблюдал и за его колебаниями.
— Спокойной ночи, — сказал он.
На следующий день в лаборатории старшая лаборантка пани Кучера обрадованно возвестила, что видела его вчера у театра с барышней.
— Одобряю ваш выбор, пан Брук, она со вкусом одевается, видно, что душевный человек и вас любит.
“Почему бы и нет”, – неожиданно мелькнуло у него.
Собственная его тема в лаборатории продвигалась еле-еле. Кроме профессора Голана, никто в ней ничего не понимал. Транзисторы не имели прямого отношения к высокочастотной аппаратуре. Предприятие занималось традиционными аппаратами, имеющими сбыт, но не имеющими будущего. И никого почему-то не беспокоило, что их могут обогнать конкуренты. “Какие еще конкуренты?” – недоумевали сотрудники. Мнение нового инженера мало кого интересовало. Бывший гражданин ЮАР, по-чешски еле ковыляет, по-немецки ни гугу, к пивному общению не тянется. Когда он вмешивался в рецепты составления схем, его ловко подсекали – откуда, мол, это известно в ваших джунглях? Африканец – это еще не иностранец.
Американские газеты доходили случайно, по ночам Джо слушал радио. В одном только госдепартаменте, утверждал сенатор Маккарти, удалось обнаружить более двух сотен коммунистов. Выискивали коммунистов, им сочувствующих, во всех учреждениях создавали комиссии по расследованию. Проверяли тысячи, сотни тысяч американцев на лояльность. ФБР составляло списки на представляющих угрозу. Пытались выявить тайных коммунистов. Создано было бюро по контролю за подрывной деятельностью. Бестселлерами стали антикоммунистические детективы. Психоз разрастался. Эфир истошно вопил об угрозе существованию страны, требовали сменить правительство! То там, то тут вспыхивали процессы, нелепость которых отсюда, из Праги, была очевидна. Слушать это было страшно, до глубокой ночи Джо крутил ручки приемника не в силах оторваться, не в состоянии понять, что случилось с Америкой. Никаких прямых доказательств вины Розенбергов не приводили, тем не менее петля затягивалась все туже. Главным свидетелем обвинения был Давид, брат Этель, который якобы видел, как Юлиусу передавали какие-то чертежи, по словам журналистов – наброски, сделанные от руки. Это и был весь пресловутый секрет атомной бомбы. Эксперты ловко уклонялись от определения, к чему относятся эти схемы. Покрывало секретности делало сообщения туманными. Что за сведения передали Розенберги в Советский Союз, оставалось неясным. Впрочем, технические подробности меньше всего интересовали правосудие. Выступающие твердили лишь о том, что секрет бомбы выкрасть могли только американские коммунисты, они одни способны на такое чудовищное предательство.
После взрыва атомной бомбы в июле 1945 года генерал Гровс заявил конгрессу, что русским понадобится минимум пятнадцать лет, чтобы догнать американцев. Прошло четыре года и сорок шесть дней – и на семипалатинском полигоне поднялся к небу атомный гриб советского происхождения. Взрыв потряс Америку. Ясно, что русским помогли шпионы, из-за них Америка лишилась преимущества, отныне Москву нельзя будет остановить, демократия в опасности, худшие предсказания Черчилля сбылись. Жажда найти виноватых обуяла власти, прессу. Розенберги были обречены, их швырнули на арену. Извечный крик толпы был удовлетворен. Возможно, один Джо спасся. Беглец. Почетный дезертир. Что-то постыдное, незаслуженное было в его обеспеченной безопасности. Ему удалось сбежать, улизнуть – не от агентов, а от общей судьбы. Ни на минуту он не верил в предательство друзей. Какие они шпионы? Особенно сейчас, когда война давно кончилась. Они ненавидели американский капитализм и боготворили свою Америку. Не было страны лучше, красивей. Самая великая, самая свободная в мире. Чтобы как следует выругать Америку, надо очень любить ее. После воскресного отдыха Господь учел все ошибки и сделал Америку и американцев, это лучшее, что у него получилось.
И не с кем поделиться. Кому дело тут, в Праге, до американских судебных процессов? И какое могло быть дело до них инженеру из Иоганнесбурга? Почему его должна волновать судьба Розенбергов в Нью-Йорке?
Итак, путь в советское посольство был закрыт. От родственников Андреа и Энн съехали в пансионат, из пансионата – в отель. Снимали самые дешевые комнаты. С железными кроватями, кувшином воды, железной сеткой в окне. Вонь и шум перенаселенных кварталов, полицейские сирены, проститутки, скандалы… Заработки уходили на жилье, питались бананами, сорго, вареной кукурузой. Прошел еще месяц. Они обносились. Советское посольство оставалось недоступным. Все другие посольства могли стать ловушками, выдать их американцам. Даже формально: у них потребовали бы заграничные паспорта США. Паспортов не было.
Починив приемник в гостинице, Андреа на полученные деньги купил гитару. Вечером они отправились в таверну. Увидев его с гитарой, мексиканцы попросили спеть. Для виду он отказался, потом спел две песни команчи и одну апачей. Ему аплодировали. Он осмелился спеть мексиканскую косиону и котридо. Акцент его пришелся по душе. Набилось много народу. Энн не стесняясь прошлась между столиков с его сомбреро. Андреа разошелся, исполнил несколько негритянских песен и песню местного композитора Понсе Мануэля, что вызвало восторг. Они заработали целых сорок долларов! Хозяин пригласил его выступать каждый вечер. На четвертый день они увидели расклеенные на улице афиши с его фотографией – американский певец Андреа! Они сдирали со всех стен эти желтенькие афишки и переехали в другую часть города.
…Изукрашенный скульптурами и мозаиками богатый дом, куда привел ее Андреа, был выбран в результате множества умозаключений и наблюдений. Раз советское посольство заблокировано, остается попробовать посольства других социалистических стран. Андреа выбрал польское. Ему казалось, что поляки наиболее независимые, свободолюбивые люди.
Оно располагалось на втором этаже жилого дома. Улочка была узкая, парковаться там было негде. На всякий случай они прошлись несколько раз мимо. Ничего подозрительного не заметили. Поднялись на верхний этаж, оттуда пешком спустились на второй, позвонили, их проводили в кабинет, где сидел седоусый старик в белом костюме. Он молча выслушал их рассказ. Глаза его за выпуклыми стеклами очков ничего не выражали. Он сидел, утопив голову в плечи, неподвижный, похожий на сову. Наконец он сказал: