– Может быть, поужинаем вместе? – игриво предложил он.
– Лучше посоветуйте, как снять номер в гостинице.
Я слышала, это непросто.
– Вы что же, в самом деле не москвичка?
– А разве незаметно?
Лошаков почувствовал, что подоспела минута для изящного комплимента.
– Вы так хороши собой, Вика, что как-то не думаешь о том, москвичка вы или провинциалка. У вас редкостная, магнетическая аура. Поверьте, я знаю, что говорю.
– Хорошо, если моя аура подействует на администратора гостиницы. А если нет?
Она смотрела на него с откровенным дерзким вызовом: ну же, решайся, мужик! Ее глаза манили так далеко, в такие истомные миры, где Лошаков и в помыслах не бывал. От внезапного сердечного стука у него перехватило дыхание.
– Мы могли бы пойти ко мне… Нет-нет, не подумайте ничего плохого! Я вам совершенно безопасен. Но это самое разумное. В гостинице такую девушку… И потом, разве мы не подружились немножко?
– Я слышала, – холодно заметила Вика, – что некоторые мужчины прикидываются овечками, заманивают неразумных девочек в гости, а после насилуют и растворяют труп в ванне с серной кислотой.
– О Боже! – Лошаков увлек Вику на скамейку напротив кафе "Марс", нервно закурил, – Да кто вам нагородил такой чепухи? По-вашему, я похож на злодея?
– Это и настораживает. Злодеи похожи на злодеев только в кино. В жизни это симпатичные мужчины.
Иначе какая дура на них клюнет.
– Если на то пошло, – свирепо возразил Лошаков, – то ведь я тоже совсем вас не знаю. Вдруг вы какая-нибудь воровка?
– После этого, – сказала Вика, – нам вообще лучше расстаться.
Андрей Платонович докурил сигарету до фильтра и аккуратно опустил окурок в урну:
– Хочу быть с вами откровенным. Вика. Я был женат однажды, но неудачно. Жена моя была не то что прохиндейка, но как-то не любила меня. Да и я тоже… в общем, жили по инерции… Вы представить себе не можете, что это значит: десять лет подряд ложиться в постель с чужим, даже как бы враждебным тебе человеком. Наелся этого дерьма досыта, на всю жизнь хватит…
И вот сегодня с вами уже два часа, как мы гуляем… я вдруг снова почувствовал себя молодым, ощутил какой-то, знаете ли, подъем в душе. Хочется шутить, озорничать… Мне тяжело от мысли, что мы вот так просто возьмем и расстанемся… Наверное, звучит по-дурацки?
– Нет, не по-дурацки. Очень убедительно. Вы так красиво объясняетесь в любви. Мальчишки так не умеют. Им бы только удовольствие справить, а там – хоть трава не расти.
– Вы это уже говорили, Вика. Но я, увы, далеко не мальчишка.
– И вы не думаете ни о чем таком? Только если честно?
– Давайте переменим тему. Что бы я ни думал, опасаться вам, повторяю, нечего. Я же не маньяк какой-нибудь, в конце концов.
– Тогда чего мы ждем? – спросила Вика. – А ванна у вас есть? Я все-таки в поезде ночевала…
* * *
Лошаков гордился своим просторным жильем с высокими сталинскими потолками. Содержал квартиру в воинском аккурате: ничего лишнего, и каждая вещь, каждая книга на своем определенном месте. Этот порядок он завел как бы в пику бывшей жене, которая чувствовала себя уютно только в полном бедламе. Вике квартира понравилась.
– Вот теперь вижу, Андрюша, какой ты действительно солидный человек, – обронила она, произведя беглый осмотр двух комнат и кухни.
Потом, заглянув в холодильник, добавила:
– Давай так, Андрюша. Пока я приму ванну, сбегай в магазин, купи шампанского и чего-нибудь вкусненького. Все-таки у нас сегодня праздник. Мы с тобой как бы вроде молодожены.
Лошакова немного обеспокоило ее вольное поведение в его доме и то, как она вдруг начала командовать.
Он был очень чувствителен к женским интонациям.
Сразу возникла в памяти Людмила с ее вечным брюзжанием. Но он отогнал дурные мысли. Сейчас не время было спорить. Его скрутила черная похоть. То ли сказалось долгое воздержание, то ли судьба его искушала, но когда он натыкался взглядом на круглые Викины коленки, на ее энергичные бедра, на туго прыгающие под рубашкой грудки, в голове что-то подозрительно разбухало, будто перед инсультом.
По долгом размышлении он добавил к шампанскому бутылку армянского коньяка и пару бутылок пива, хотя одно никак не шло к другому. В кондитерском отделе купил большой кремовый торт и коробку шоколадных конфет. Нервный клинч, сковавший его естество, настраивал на решительные мужские действия, чему он сам отчасти удивлялся. "Напою, – думал он, – и точка!"
В прихожей оглядел себя в зеркале: волевое, умное лицо интеллигента в третьем поколении. Взгляд как у лунатика.
Вика плескалась в ванной, что-то там напевала, кажется, из "Биллов". Он накрыл стол, откупорил бутылку коньяка. Нарезал ветчины, сыра. Закурил и терпеливо ждал.
Из ванной Вика выпорхнула в его пижамной куртке, доходившей ей до колен. Плюхнулась на стул, стыдливо запахнувшись до шеи. Лицо, облепленное темными локонами, сияло чистой негой. Когда запахивалась, успел заметить: под курткой ничего нет.
– Выпьем понемножку для начала? – глухо спросил он.
– Для какого начала, Андрюша? – Ее взгляд сверкнул такой счастливой наивностью, какую по крупицам, тщательно собирает природа и вкладывает иногда в глаза молоденькой девушки, чтобы дать людям, погрязшим в грехах, представление о том, как выглядит ангел небесный.
– Да это так просто говорится, без всякого смысла, – смутился Лошаков. – Как вот говорят же: твое здоровье!
– Надеюсь, ты не алкоголик?
– Если честно, последний раз я пил ровно два года назад.
– Зашивался, что ли?
– Нет, не зашивался. Я же тебе говорил, я – человек науки. Наука и алкоголь – вещи несовместные.
– Ну да, несовместные! У меня был один мальчик, работал в НИИ. Они там спиртягу сосали, как пиявки.
– Кто пьет, это уже не ученый.
– Тогда наливай!
После второй рюмки Лошаков расквасился. Его потянуло на жалобные слова.
– Неудачливый я, в сущности, человек, если разобраться. Достиг, конечно, многого по житейским меркам: квартира, докторская, а словно и не жил. И все из-за Людмилы. Она мне десять лет клин в ухо вбивала. Ты простофиля, ты шут гороховый, ты никому не нужен, и так далее. Я чуть импотентом из-за нее не стал. Сказано же в Писании: самое страшное наказание мужчине – злая жена.
Вика уплетала за обе щеки и хитро на него поглядывала. Иногда от резкого движения ее куртка распахивалась, и в изумленные очи Лошакова плескались белопенные, с дерзко торчащими коричневыми сосками груди. Дальше Вика уже сама наливала ему и себе. На нее коньяк никак не действовал. Она только стала немного печальной.