- Черт его знает, тут цены ломовые.
- Прощай, секретный агент.
- Прощайте, сударыня.
Когда встала, ухватил меня за руку и ловко вернул на место. В ту же секунду слезы хлынули у меня из глаз неудержимым потоком, как вода из прохудившихся кранов. Сидоркин, достав носовой платок, покачал головой и начал вытирать краску, растекшуюся по щекам. Я не сопротивлялась. Его забота нас сроднила.
- Издеваешься, да? Антон, мне страшно. Спаси меня.
- Спасти человека может только он сам, - наставительно заметил он, - С помощью поста и молитвы. Так учат святые старцы.
Невольно я улыбнулась, по натуре я смешливая, только давно забыла об этом. Сидоркин с поклоном подал рюмку водки:
- Выпей, краса ненаглядная. Облегчи душу. Я выпила с удовольствием. Слезы высохли.
- Не думай, могу и заплатить, если поможешь. Деньжата у меня есть.
- Большие?
- Турки счет открыли, не веришь? Вот, - показала пластиковую карточку со штрихкодами. Он ее чуть ли на зубок не попробовал.
- Сильная вещь, - оценил. - Надо проверить, не липа ли.
- Нет, не липа. Я проверяла. В банкомате сняла пятьсот баксов. Без проблем.
- С богатым человеком всегда приятно иметь дело, но у меня другое условие.
- Какое?
- Если все окончится благополучно, скатаем куда-нибудь на недельку позагорать. Третий год собираюсь, все никак не получается.
- Ты же сказал, моя песенка спета?
- Иносказательно - да. Но практика часто противоречит нашим представлениям о ней. Так написано у таджикского философа Наджилами Али.
- Ты очень образованный человек, хотя по тебе никогда не скажешь, - похвалила я. - ответь, что мне делать?
- Пока ничего. Сиди, работай. Мне больше не звони. Понадобится, сам найду, - не успела я испугаться, мягко добавил:
- Ужасно другое. Сегодня нельзя ни к тебе, ни ко мне. Надо поскорее разбежаться.
Я огорчилась не меньше его, робко предложила:
- Если тебе не терпится, можно в машине.
- Интересная мысль... Ладно, слушай инструкции... Говорил недолго, и я все отлично запомнила. Первый Урок конспирации. Отлетели беззаботные денечки и, наверное, никогда не вернутся. Но все бабы полоумные, и я не исключение. Его суровые наставления звучали для меня ласково, как пожелания спокойной ночи: "Ляг на животик, Деточка, и болеть перестанет". Я больше не чувствовала себя одинокой и радовалась лукавому блеску его сумеречных, темных глаз, погружаясь в них с головой. Что бы ни случилось дальше, за этот вечер я благодарна судьбе.
Была еще ошеломительная поездка по ночной Москве на "жигуле". Забыв обо всем на свете, до одури целовались на каждом светофоре, а то и прямо на ходу, и не разбились только благодаря его высокому водительскому мастерству и цыганскому счастью. Я не знала, что способна на такое. Поплыла, как квашня. Внутри не осталось ни одной жилочки, которая не принадлежала бы ему. Так и парила в невесомости, пока не высадил меня возле Павелецкого вокзала. Прощались недолго. Отдышавшись, я спросила:
- После этого опять скажешь, что не чекист?
- После чего после этого?
- Антон, скажи, что любишь меня. Это важно. Мне не так страшно будет.
- Не могу, - отозвался самодовольно, - Слишком большая ответственность.
Открыл дверцу и выпустил. А сам рванул с места, как ненормальный, и мгновенно исчез в сверкающем потоке лимузинов. Сгинул в ночи.
Наказали той же ночью. Примитивно, по-босяцки. Заснула счастливая, а очнулась от резкой боли в паху. Попыталась ворохнуться - куда там... Голову чем-то замотали, пасть заткнули, и на грудь давило, как плитой. Били в основном по животу и по бедрам. Но без изуверства. Боль резанула оттого, что в дырочку чего-то запихнули. Потом выяснилось - маленькую пластиковую бутылку от пепси. Поозоровали. И дали понять, какое я для них ничтожество.
Экзекуция проходила в полной тишине, и когда закончилась, я еще некоторое время лежала не шевелясь, прислушиваясь. Негромко хлопнула входная дверь, загудел лифт. Я размотала с головы простыню, зажгла лампу у кровати, общупала всю себя - и побрела в ванную. Потери невелики. Лицо совершенно нетронутое, левая грудь расцарапана, кровь на соске, ну и весь низ живота побурел. Боль стала ровной, тянущей, как при воспалении придатков.
Меня и раньше, конечно, поколачивали, без этого жизнь дамы полусвета не обходится, без пенделей, но в собственной постели отметелили впервые. Наверное, это должно было, по замыслу хозяев, оказать благотворное воздействие на мою психику. То есть не столько сами побои, сколько сопутствующий антураж. Действительно, без всяких затруднений проникли в запертую квартиру, застали врасплох и вообще могли сделать что угодно, но даже не изнасиловали, милостиво обошлись. Предупредили по-доброму, дескать, знай, свое место, тварь, и не рыпайся, не самовольничай. Бутылка между нoг - знак особого, почти сакрального презрения. Что ж, спасибо, сэр Ганюшкин! Я все поняла. Больше не буду.
Мамочка проснулась, всполошенная заглянула в ванную. Я еле успела прикрыться.
- Надюша, приснилось мне, что ли? Будто дверь хлопнула?
- Приснилось, мамочка, приснилось.
- А ты чего встала? Не спится?
- Все в порядке, мама. Жидкости на ночь перепила. Иди ложись.
- Может, чайку согреть?
- Нет, будем спать.
Легче сказать, чем сделать. Побои - лучшее средство от сонливости. Часа два проворочалась, поглаживая живот, жалела себя. Но страха не было. Напротив, как солнышко сквозь тучку, проглядывало в полутьме насмешливое, прекрасное лицо моего нового друга, и губы помимо воли растягивались в блаженную улыбку.
Наутро события завертелись с пугающей быстротой. В офисе поджидал новый заместитель, присланный вместо Мосла, и он мне сразу не понравился. Не понравился - мягко сказано. Это был не человек, а существо из юрского периода, ящер, одетый в безукоризненную серую тройку. Я даже подумала, что это какой-то розыгрыш или продолжение ночной экзекуции в иной форме. Головка маленькая, приплюснутая, глазки двумя черными буравчиками, безгубый рот и вытянутый, как локатор, носяра, но не вращающийся, как у Ганюшкина, а будто зацементированный. Цвет лица как у трупа. Лепехин Георгий Сидорович. До моего прихода он, видно, уже как-то себя проявил, потому что Зинаида Андреевна не отозвалась на мое приветствие и вся пылала, как спелый осенний помидop, а у Вадюши на лбу сияла голубая шишка вроде маленького рога, и он тоже прятал глаза. Ящер по-хозяйски расположился в кабинете в моем кресле и, когда я вошла, проблеял козлиным голоском, от которого кровь стыла в жилах: