— Я с себя вины не снимаю, но если я ошибся, твоя обязанность подстраховать. Предусмотреть другие варианты. Разве не за это получаешь зарплату? Как и твои гаврики. Сколько их у тебя? Тысяча? Десять тысяч? Плюс лаборатории, консультанты, стукачи и прочее. И все из моего кармана. Ты за кого меня принимаешь? За лоха с мошной? Не промахнись, генерал. Я не лох.
— Ты называешь этого парня щенком, но это не так, Стас. Я же тебе говорил. Он элитник, проходил специальную подготовку. Имеет отношение к группе «Варан». Таких выращивают долгие годы по особым рецептам. Они умеют выживать в любых условиях.
— Мне не нужны твои теории, генерал, мне нужна эта вонючка с вырванными клыками. Будь он хоть кем. Ты способен его поймать или нет?
— Конечно, мы его возьмем. Это вопрос лишь времени, но, с другой стороны…
Желудев психанул и выгнал генерала из кабинета. Разговор все равно зашел в тупик, как часто меж ними случалось, но, что самое поганое, во многом старый хрыч прав. Недооценка молодого мерзавца привела к тому, что тот до сих пор гуляет на воле, имея при себе взрывоопасную информацию. Он должен был подохнуть уже трижды, а вместо этого звонит по телефону и ставит ему ультиматум. Генерал прав в том, хотя прямо об этом не сказал, что, высоко поднявшись над людским стадом, Желудев на каком-то этапе утратил чувство реальности. Забыл, что опасность подстерегает за каждым поворотом, и так будет до конца его дней. При всех своим миллионах, при всем могуществе в этой проклятой стране, он не бог, а смертный человек и в некоем философском смысле должен быть благодарен Никите за то, что тот так убедительно напомнил ему об этом.
После тяжелого разговора с генералом, видимо по инерции, он за пять минут уладил наконец-то маленькую проблему с Софьей Борисовной Штаккер. Наставницу Аниты привезли в Москву следом за воспитанницей и все это время держали на одной из частных квартир, принадлежавших концерну «Дулитл-Экспресс». Мадам владела избыточной информацией, пользы от нее не было больше никакой, но устранять ее физически было неразумно по двум причинам. Во-первых, пока не закончилась история с Анитой, она еще могла пригодиться; во-вторых, Софка сама по себе была необыкновенной женщиной, с густой ведьминой закваской. За последний год Станислав Ильич привык к ней, как к близкому существу, как к прирученной очковой змее. Грех уничтожать то, от чего исходит запах родной крови. Сперва подумывал отправить ее штатной надзирательницей на «Новые поселения», в помощь Кузьме; там она была бы на месте и под постоянным наблюдением; но со смертью Зубатого эта мысль утратила свою актуальность. Зубатый смог бы удержать ее в рамках, без него с ней не справится никто. И на зоне она, пожалуй, натворит таких дел, что мало не покажется. К тому же варшавские события странным образом повлияли на ее психику, бедняжка вообразила, что он, Желудев, ей чем-то обязан. Нормальное общение с ней стало затруднительным. Любой разговор (он иногда для проверки звонил ей) она превращала в скандал, осыпала его дикими обвинениями, чего-то требовала, вопила и проклинала. Рефрен обвинений был такой: негодяй, ты обманул, ты обманул бедную, несчастную женщину, которая служила тебе верой и правдой, негодяй! И все. Ничего конкретного и вразумительного. Послушав ее стенания минуту-другую, Станислав Ильич в раздражении бросал трубку. Говорят же, коли бог хочет наказать, то отнимает разум.
И вот, собираясь на похороны, как по наитию, Желудев позвонил владельцу коммерческой психушки на Симферопольском шоссе, своему давнему товарищу по бизнесу. Прервав изъявления радости психиатра, сухо сообщил, что просит о небольшой услуге: надобно пристроить на неопределенный срок одну женскую заблудшую душу. Доктор пообещал, что пристроит хоть десять. Но не забыл, мерзавец, упомянуть, что заведение у него отнюдь не благотворительное. Желудев поинтересовался, какие гарантии, что дамочка не ускользнет из больницы, как рыбка из аквариума, учитывая, что она ведьма. Доктор солидно ответил, что лекарства у них надежные, обеспечивают больным полный покой, и случаев ускользания пока не было. Разве что на тот свет, но это по повышенным расценкам.
— Стасик, милый, — ласково гудел доктор. — Что же ты все по делам да по делам… Когда же просто так посидим, помянем старину?
— Загляну как-нибудь ведьму проведать, тогда и помянем, — посулил Желудев без охоты. — Но прошу, обойдись с ней без варварства.
— Как скажешь, Стасик, как скажешь. Все в наших силах.
Потом он перезвонил Васюкову и коротко распорядился:
— Софку в психушку к Шалевичу. Немедленно. С ним договорено.
Не дослушал заунывное бормотание генерала, все еще изображавшего невменяемость.
На кладбище выступил с небольшой речью. Не собирался, но что-то подтолкнуло. То ли морозный, со светлым солнышком и скрипом деревьев денек, то ли толпа завороженных его присутствием поселенцев, представлявших собою уродливое, мистическое зрелище. Какие-то темные, смутные фигуры, сбившиеся в кучу. Не поймешь, мужчины или женщины, старые или молодые, все похожие на призраков с розоватым, свечным полыханием голодных глаз. Припомнилось поэтическое: Россия, нищая Россия…
Речь удалась. Почувствовал это по судорожному, молчаливому колыханию человеческой массы на поляне. Да и Кира Вахмистров с «Эха свободы», увязавшийся с ним в поездку (давно напрашивался посмотреть знаменитую «Зону счастья»), восторженно покряхтывал после каждой его фразы. С тех пор как Желудев вошел в круг тайных властителей страны, ему часто приходилось выступать, и это не слишком его обременяло. В любой аудитории он чувствовал себя уверенно, легко применялся хоть к рабочему быдлу, хоть к пустобрехам на демократических тусовках. Умело владел интонацией, а слова выскакивали сами собой, видимо, это и называется ораторским даром. Все свои выступления Станислав Ильич называл фултоновскими. На кладбище говорил о том, каким необыкновенным человеком был усопший. За его простоватой внешностью скрывалась сложная, пылкая натура первопроходца. Он жил, окрыленный мечтой о всеобщей гуманности. И успел сделать многое. На месте никому не нужных деревушек Агапово и Вострушки создал «Новые поселения» наподобие крупных фермерских хозяйств европейского типа. Здесь каждый мог прилично заработать, не опасаясь, что его обворуют. А что еще, в сущности, нужно честному человеку, как не деньги и возможность потратить их с толком. Кузьма Зубатый был подвижником и умел заглядывать далеко в будущее. Он сам по капле выдавливал из себя раба и надеялся дожить до того времени, когда вся Россия превратится в царство свободного, раскрепощенного труда, и все ее граждане, с облегчением вдохнув, смогут позабыть о семидесятилетнем кошмаре коммунистического ига. Надеялся, но не дожил. Злодейская рука настигла Кузьму, можно сказать, в расцвете творческих сил и исканий. Нам всем будет очень тебя не хватать, Кузьма…
Станислав Ильич с улыбкой взглянул на гроб, откуда Зубатый слушал его внимательно и, казалось, в напряжении даже приоткрыл один бесцветный глазок. Подумал с укоризной: эх ты, урка вшивая, а ведь парень был у тебя почти в руках… Как же ты так опростоволосился, вонючка скипидарная?..
Дал знак, и двое мужиков сноровисто заколотили домовину гвоздями и спустили на веревках в открытый зев земли, посверкивающей заиндевелыми глиняными комьями. Зубатый отправился в далекое путешествие, ни с кем по-настоящему не попрощавшись. Только две тетки в толпе азартно заголосили вдогонку. Их тут же угомонили пинками, опасаясь, что хозяину может не понравиться столь непотребное выражение горя.