– Свободен, братан?
Братан – меланхоличный парень лет тридцати в кожаной куртке – ответил по-деловому:
– Смотря куда ехать.
– Недалеко. На Самотечную.
– Да тут пешком дойдешь… сколько дашь?
– Пятихатка годится?
– Один поедешь или…
– Один. – Водила чесал затылок, прикидывал, и Камил уже чуть не захлопнул дверцу.
– Ладно, садись. Для раскрутки.
Ехали молча, хотя водила пытался затеять разговор, намекал, что при желании может дать пару реальных адресов, но Камил не заинтересовался. Вышел за квартал до моста.
На подходе к хрущевской пятиэтажке, чудом уцелевшей среди новостроек в безымянном тупике, рецепторы просигналили: есть, ведут. Как он сразу не сообразил? Действительно, на кой хрен пасти его от отеля, если без того Карабаю наверняка известны его возможные маршруты – их всего-то два-три. Остается лишь поставить наблюдателей возле этих пунктов. Однако то, что его взяли под присмотр, означало многое. Во-первых, ему не доверяли. Во-вторых, реальные и мифологические лидеры сопротивления не доверяли друг другу.
Камил, ускорив шаг, миновал пятиэтажку и свернул за угол. Попытался определить, откуда сигнал. Переулок пуст, если не считать припаркованных машин. Редкие окна светились: Москва, став европейским городом, засыпала рано, зато и вставала чуть свет. Сейчас, в первом часу ночи, даже кошки куда-то подевались, хотя май самое их время. Фонари западного образца, в виде железных чертиков, отбрасывали на асфальт колеблющиеся желтые пятна. Почти деревенская тишина, нарушаемая слабым шорохом близкой магистрали. Камил настороженно ждал. Соглядатай потерял его из виду и скоро себя обнаружит. Так и случилось. Из подъезда дома, стоящего напротив пятиэтажки, вывалился мужчина в длинном темном плаще, огляделся по сторонам – и резко заспешил вдоль стены в том направлении, где скрылся Камил. Не дойдя до угла несколько шагов, остановился, замер, наклонил голову. Прислушивался, но ничего не услышал – и чуть ли не бегом ринулся в переулок. Камил, притаившийся за «десяткой», почти слившийся с корпусом, вытянул ногу и элементарной подсечкой повалил бегуна на асфальт. Затем ловко уселся на него, упершись ножом в дрожащий кадык. Сказал миролюбиво:
– Не барахтайся, дядя. Неосторожное движение – и ты труп.
Дядя не собирался барахтаться, только изумленно пыхтел. Изогнувшись, Камил вытащил у него из кармана плаща сначала руку, потом пистолет. Поставил пушку на предохранитель.
– Это что же? – спросил укоризненно. – Хотел застрелить?
– Пусти, – прохрипел дядя. – Кошелек в боковом кармане. Бери и отваливай.
– Много денег? – Камил слегка надавил острием – и мужчина издал странный звук: – Ррр-ух!
– Я безработный, отпусти. Триста рублей в кошеле.
– Кто же тебе их дал? Отвечай быстро.
– Как кто? Заработал.
– У кого? Соврешь – и хана…
Камил сказал это так, чтобы мужчина поверил. Да и как не верить, если из горла закапала кровь.
– У Мустафы Агапова. У Туземца. Но я мелкая сошка. Не убивай, пожалуйста.
– Мустафа на кого работает?
– Вроде бы на Гараева.
– Какое задание? Мочить?
– Ты что, я не убийца. Говорю же, мелкая сошка. На побегушках.
– Почему здесь поставили?
– Не знаю. Христом Богом клянусь, не знаю. Где велели, там стою.
– Про меня что сказали?
– Ничего. Это пост. Мы тут круглые сутки на пересменках.
– Давно?
– Второй месяц.
– Как тебя зовут?
– Виктор. Виктор Самарин. Ой, хрр-ух!
Камил защелкнул лезвие, спрятал нож в карман. Потом разрядил пистолет и обойму зашвырнул в переулок. Где-то далеко она зацокала по асфальту.
– Про меня как доложишь?
– Как скажешь, так доложу.
– Хорошо, Витя, верю. Ты ведь из ментовки, да?
– Когда это было.
– Кого велено фиксировать?
– Всех, кто к сапожнику ходит.
– И днем тоже?
Они уже сидели рядышком на асфальте, привалившись спинами к «десятке», как двое подгулявших пьянчужек. Не хватало бутылька между ног. Витя Самарин достал платок, промокнул горло. Смекнул, что смертуха на сей раз прошла стороной, но страх еще не преодолел. От парня, который его подловил, тянуло жутью. Инстинкт Витю не обманывал. Пятнадцать лет в погонах и седьмой год на службе у грязи. Повидал кое-что, спасибо реформам.
– Днем тоже. На «Кодак» снимаем. Ночью – визуальный досмотр.
– Не ошибаешься?
– В чем?
– Сапожника поставили на учет месяц назад? Не раньше?
– Не знаю. Не моя компетенция… Слышь, парень, про тебя могу вообще не докладывать.
– Не ври, доложишь, куда денешься, – усмехнулся Камил. – Ничего, доложи. А если прибавишь мне годков десять, за мной штука.
– Спасибо, – поблагодарил мент.
– Ладно, держи свою пушку. Только не делай глупостей, Витюня.
– Не сомневайся, мы люди с понятием.
Через минуту Камил нажал черную кнопку над полуподвальной, с жестяным покрытием дверью. Три длинных звонка, два коротких, потом, после паузы, опять длинный. На двери не было глазка – и распахнулась она внезапно. Перед Камилом стояла пожилая женщина в домашнем халате, моргала глазами со сна.
– Молодой человек, не поздновато ли для визита? Вы знаете, который час?
Раздражение было наигранным, как и сонливость. Встретясь с ней взглядом, Камил подумал, что эта женщина вообще вряд ли когда-нибудь спала. Но поддержал игру, извинился:
– Мне надо поговорить с досточтимым Абрахманом-оглы, госпожа.
– Обознались, юноша. Здесь нет никакого Абрахмана. Это мастерская Бориса Федоровича Сотникова. Заказы он принимает во второй половине дня.
– У меня нет заказа, – улыбнулся Камил и открыл ладонь, на которой тускло блеснул овальный медальон – заправленный в золото зеленый малахитовый глаз с алмазными ресничками. Медальон подействовал гипнотически. Женщина протянула руку и тут же ее одернула. Отстранилась, пропуская Камила.
– Проходите, пожалуйста…
Провела в небольшую комнату, уставленную дорогой мебелью багряно-золотистых тонов. Освещенная настенными бра, комната словно плыла в нежных огненных сполохах.
– Подождите здесь, сейчас позову хозяина.
Камил опустился в кресло, пытаясь понять, отчего возникло ощущение вибрации.
Не успел додумать… Из-за шторы, за которой оказалась еще одна дверь, появился невысокий человек лет восьмидесяти, облаченный в теплую ночную пижаму небесного цвета. У Камила округлились глаза. Человек был полной копией Астархая, если бы нарастить ему бороду, чтобы упрятать в ней глаза, и добавить полторы сотни лет. Камил склонился в почтительном поклоне.