— Душа болит, Женя. Как вспомню эти рожи! Не могу помереть, пока не поквитаюсь.
Вдовкин со странным чувством вглядывался в лицо друга, перекошенное непривычной, злой гримасой, будто и незнакомое.
— Прости меня, брат! Это ведь я тебя подставил.
— Нас жизнь подставила. Но дождись! Иначе сильно обижусь.
— Конечно, дождусь. Куда я без тебя.
Старик с хрустом разогнулся на кровати, сунул в рот «беломорину».
— Неладное затеваете, хлопцы. Одобрить не могу. Христос чему учил? Прости врага своего. Я вот всем простил. А обижали восемьдесят лет с гаком, и каждый день подряд. Пока в угол не загнали.
Вдовкин щелкнул перед ним зажигалкой.
— Ты же сказал, что глухой?
— Да он слышит, как мышь в подвале шуршит. Отбойный старикан. Пойдешь с нами ирода бить, Антон Ануфриевич?
— Это можно, почему нет? Святое дело врага укоротить. Я вот всех прощал, а что толку? Загнали в лазарет околевать, и хоть бы кто догадался передачку принесть. Хороший враг убитый. Не нами заведено.
Вдовкин понял старика. Разобрал пакеты, навалил ему на простынь яблок и мандаринов.
— А что это там у тебя вроде звякнуло, — поинтересовался Антон Ануфриевич. — Не беленький квасок?
— Вы разве употребляете?
— Он хоть политуру выжрет, кишки-то заспиртованные, — буркнул Дема, немного повеселевший. На угощение подтянулись и дамы.
— Евгений Петрович, мне бы тоже хотелось поговорить с вами наедине, — церемонно заявила Клара.
— Если Дема позволит?..
В переходе между этажами, под табличкой с перечеркнутой красной полосой сигаретой, они пристроились на подоконнике. Клара выудила из сумочки зеленую пачку ментоловых.
— Ты же говорила, влияет на потомство?
— Ой, это я чтобы ему было приятно. Вы не выдадите?
— Нет, конечно.
— Ой, ему так трудно стало угодить. Он и раньше был не очень хорошо воспитан, а теперь, вы же слышали, какие слова: жрешь, блевотина… Жуть!
Вдовкин дал ей прикурить и сам задымил.
— О чем ты хотела со мной поговорить?
— Как о чем? Вот именно об этом. — Вы же его лучший друг, правильно?
— Надеюсь.
— Вот вы и должны на него повлиять.
— В чем конкретно? Чтобы он не ругался?
Клара бросила на него пытливый взгляд, словно уточняла: заслуживает ли Вдовкин доверия.
— Понимаете, он решил, что раз он инвалид, то больше мне не нужен.
— Прямо как в фильме «Летчики».
— Про что это? Я не смотрела.
— Конечно, не смотрела. Это наш старый совковый фильм, еще военный, с Бернесом. Шварценеггер тогда еще и не родился. Там главного героя, летчика, ранили, он ослеп и решил, что будет в обузу своей любимой.
— Точно! — обрадовалась Клара. — Все как у нас. И чем там кончилось?
— Она его любила, это важная подробность. Ты разве любишь Дему?
Клара кокетливо поправила челку, поудобнее оперлась о подоконник, так что выпятился юный животик.
— Вы так спрашиваете, потому что он старше намного?
— Потому что он моряк, бретер, пьяница. А ты, как я слышал, девушка великосветская, с большими духовными запросами. Зачем он тебе?
— Сама не знаю, — призналась Клара. — Действительно, он такой бывает грубиян. У меня были мальчики получше. Он ухаживать совсем не умеет. Ему бы только потрахаться поскорее.
— Так зачем он тебе?
— Он такой несчастный, — сказала Клара. — Я в жизни не видела таких несчастных.
Вдовкин не выдержал, погладил ее круглый животик нетерпеливой ладонью. Для этого ему не пришлось даже нагибаться.
— Извини, это у меня нервное.
— Ничего не поделаешь, — философски заметила Клара. — Мужчины очень примитивно устроены. Как хорошо, что я женщина. А то бы тоже думала об одном и том же. Скука смертная!
Вдовкин заодно уж потрогал и ее грудки, упругие, налитые. Клара нехотя отвела его руку.
— Мой идеал совсем не такой. Когда его встречу, пойду за ним хоть на край света. А пока уж буду с Демой. Он хоть не дерется.
Вдовкину не хотелось слезать с подоконника, он прикидывал, как бы еще ловчей за нее ухватиться.
— Скажи мне, пожалуйста, Клара, только не обижайся. Ты в самом деле девица?
Клара смутилась, вспыхнула:
— Ну и что? Что тут плохого?
— Да как-то непривычно. И не врешь?
Клара затушила сигарету, чинарик отдала Вдовкину.
— Пойдемте, Евгений Петрович. Я-то надеялась на вашу помощь, а вы… Неужели мужчина не может любить женщину просто так, без всякой грязи?
— Может. Но не Токарев.
— И не вы, да?
— И не я.
В палате было весело. Антон Ануфриевич наливал желающим из плоской бутылки. Пока желающий был только он один и выпил уже, как сообщила Таня Плахова, два раза. Бутылку он спрятал в свою тумбочку.
— Не выпил, — поправил Таню старик, — а токо боль приглушил. Пойми, девонька, у пожилого человека, пусть он с виду и крепок, обязательно поселяется в груди извечная боль.
— Что за боль, дедушка?
— По напрасно загубленной жизни, а то как же!
— Почему обязательно загубленной? — Таня говорила со стариком уважительно. — Есть же такие, кто праведно прожил.
— Таких нету, — уверил старик. — Кто-то тебя, девонька, ввел в заблуждение. Праведников грешники выдумали себе в утешение. От самого рождения каждый младенец поступает в услужение к диаволу и служит ему ревностно до гробовой доски. Некоторые, бывает, опамятуются посреди дороги, узрят всю свою низость и пакость, и эти-то бедолаги самые сирые, их жальче всех.
— Почему, дедушка?
— Дак это же понятно. Остальные-то, которые при диаволе состоят, ихней правды не слышат, не внемлют ей, накидаются всем скопом, травят, бьют и объявляют помешанным. Нет горшей доли, чем презрение, вы уж поверьте, деточки мои. Токо может быть хужее несчастливая любовь.
Тут уж Клара заинтересовалась и машинально потянулась со стаканчиком.
— А как это, несчастливая? Какая она?
Антон Ануфриевич плеснул из бутылки в подставленную посудину, не обделил и себя, с опаской покосившись на примолкшего соседа.
— Несчастливая любовь, когда взаимное тяготение. Допустим тебе пример. Полюбила овца волка. Приметь, не волк овцу, это бы полбеды, а она его. Он ею закусывает, а она его любит. Каково? Но это сплошь и рядом, хотя и нечасто. Вот тебе более понятный пример из человеческой жизни. Полюбил сын матерю, но не сыновней любовью, а самой что ни на есть паскудной. Думаешь, не бывает? Сплошь и рядом, токо мы не примечаем. Несчастливая любовь всегда тайная, захоронная и вся целиком от нечистого. Там кто любит, кто губит — не поймешь, одно несчастье. Но осуждать нельзя, потому как не волен человек ни в силе своей, ни в слабости.