От доктора Шимельмана перешла Соня к другим знаменитым людям ишува: к Аскановичу, без речей которого не проходит дня, к профессору Шацу, основателю «Бецалеля» [23] . В настоящее время работает профессор Шац над табличками из оливкового дерева, на которых будет написано: «Еврей! Что ты сделал сегодня для твоего народа и для твоей земли?» Эту табличку каждый повесит у себя дома, посмотрит на нее и вспомнит, что он должен сделать. От Шаца перешла Соня к рассказу о двух многолюдных собраниях в Яффе. На одном обсуждался вопрос об отсутствии в поселениях общежитий для сельскохозяйственных рабочих, из-за чего рабочие не могут там оставаться; а на другом — обсуждался вопрос о создании объединения, включающего в себя около полумиллиона человек, которое подавало бы петиции в Колониальное общество барона Гирша, чтобы побудить его направить свою деятельность на освоение именно Эрец Исраэль. От этих собраний перешла Соня к рабочим, называющимся рабочими только из-за их страстного желания быть таковыми. Ведь не дают им работы. От рабочих перешла Соня к функционерам ишува, убежденным, что еврейский рабочий подрывает их дело, так как отпугивает предпринимателей от переселения в Эрец. От деятелей ишува перешла Соня к крестьянам в поселениях, говорящих: зачем нам нужны еврейские рабочие, если есть арабские рабочие. От основателей ишува перешла Соня к сионизму, большинство свершений которого осуществляется руками юношей и девушек. Ицхак глотал ее речи. То, что Соня рассказывает, может быть только плодом глубоких размышлений. И тому, кто может так размышлять, наверняка многое дано.
Ицхак не присоединялся ни к одному из кружков и не входил ни в одно товарищество. Не стал он членом ни «Хапоэль Хацаир» и ни «Поалей Цион». И хотя не найдешь в стране человека, не принадлежащего к какой-нибудь партии, Ицхак не вступил ни в одну. Достаточно было ему, Ицхаку, что он сионист. И это, то есть то, что он является сионистом, он доказал на деле, ведь он совершил алию в Эрец Исраэль. Будучи сыном бедного еврея из хорошей семьи, чья жизнь была печальна и бедна событиями, Ицхак рос в мире, где каждому живому существу было предназначено судьбой свое место, богатые наверху — бедные внизу. Удостоился человек, улыбнулась ему удача, он поднимается. Достоин большего, поднимается выше. Но то, что можно изменить порядок мироздания и человек может изменять свою природу по своему желанию, такие понятия Ицхак не только не принимал, мало того — смеялся над ними. Еще у себя в городе смеялся он над социалистами, желающими переделать мировой порядок, который не может быть изменен никогда. И если над социалистами он просто смеялся, то по поводу «Поалей Цион» он сетовал и злился за то, что объединяют они сионизм и социализм в одно целое. И когда создали ячейку «Поалей Цион» в его городе и пришли к Ицхаку, он сказал им: «Как это вы соединяете вместе две концепции, которые не совмещаются, а порой и противоречат одна другой, ведь таким образом вы увязнете в противоречиях?» И в самом деле, сбылось пророчество Ицхака. Когда стало известно, что в город приедет Дейвис Трейч [24] и сионисты решили устроить торжественную встречу в его честь, члены «Поалей Цион» не знали, как им быть. Если чествовать его — так у него есть деревообрабатывающая фабрика в Яффе и ее рабочие бастуют, а если устроить демонстрацию протеста — так ведь он известный сионист. Точно так же, как за пределами Эрец придерживался Ицхак сионизма в его первоначальном виде без всяких добавочных идей, не вытекающих из основ учения, так и в Эрец Исраэль он осуществлял на деле этот сионизм. И уже здесь удивлялся своим товарищам. Ведь они прибыли в Эрец, чтобы восстанавливать страну, а на деле из-за всяких второстепенных идей воюют с крестьянами так, что иногда дело доходит до забастовок, мешающих делу освоения Эрец. Ицхак признавал борьбу, которую вели просветители и, нечего говорить, признавал нашу борьбу с ассимиляторами, но сионисты, приезжающие восстанавливать Эрец, — как же они могут создавать воюющие друг с другом группы, раздирающие Эрец. И поскольку он не принадлежал ни к одному из течений, то не приходил на собрания и не был в курсе противоречий в стране, а если попадал ему в руки номер «Хапоэль Хацаир», то читал там стихи, и рассказы, и публицистику, но не статьи на актуальные темы. Теперь, когда он слушал Соню, даже то, о чем все говорят, было для него открытием. К тому же надо добавить, что приятнее слушать живую речь из уст молодой девушки, чем слушать пылких ораторов или читать помятую газету, прошедшую через многие руки.
От сионистов перешла Соня к остальным людям, «по поводу которых неизвестно, ради чего они прибыли и что привело их сюда. Прослышали о чем-то и прибыли. Виноваты в этом сионистские эмиссары, разъезжающие по городам стран рассеяния и пытающиеся пробудить сердца богатых и побудить их приобрести в Эрец Исраэль участки земли. Богатые не пробуждаются, соблазняются бедняки, лишенные всяких средств к существованию и убежденные, что как только они прибудут в Эрец, тут же дадут каждому из них по колонии. Колонии не дают им, а работать не каждый может, и даже желающие работать не находят работу, вот и наступает вырождение».
И снова вернулась Соня к руководителям ишува и к нашим национальным учреждениям. «Нет сомнения, что они настоящие сионисты, но дела их далеки от сионизма: может быть, заметил ты, что большинство из наших руководителей идут за Ахад ха-Амом? [25] Это не случайно, а в результате идеологии, порожденной страхом. Эти добрые люди боятся любого реального дела. Любо им мечтать о некоем духовном центре; о том, как наполнится вся страна школами и детьми, сведущими в иудаизме, и т. п. Однако нам нужен труд, жизнь, нужен народ, обрабатывающий свою землю и выращивающий хлеб».
От национальных учреждений перешла Соня к их служащим и к Оргелбренду, переехавшему в комнату Рабиновича. А как только упомянула она Рабиновича, стала говорить о нем. «Чудесное качество есть у него, у Рабиновича. Он принимает каждое явление, как данное свыше, но при этом не подчиняется ему и готов в любой момент вырваться из-под его власти. Люди типа Рабиновича — не революционеры и не новаторы, но при определенных условиях они принимают участие в построении общества».
Соня не закончила на этом свои дифирамбы Рабиновичу. Ведь помимо этого качества, которое она нашла в нем, есть у него великолепное свойство, перевешивающее все остальное. Это — любовь к ближнему. И тут начал Ицхак говорить о том, что Соне известно, и о том, что ей не известно. «Сейчас живет Рабинович в Берлине или Вене и, конечно, уже нашел то, что искал. Такой человек, как Рабинович, не пропадет. Тот, кто видел Рабиновича, обивающего крестьянские пороги, и видел его потом, стоящего и примеряющего платье модникам, понимает, что любое место — его место. Через год или два года возвратится Рабинович в Эрец Исраэль и вернется к своему делу». Сказала на это Соня: «Через год или два года вернется он с дочерью своих хозяев, отданной ему ее отцом в качестве придатка к приданому».
Шутка эта — дурная шутка. Такой человек, как Рабинович, вернее золота и не изменяет ради приданого. И возможно, именно Соня явилась причиной того, что он, Рабинович, покинул Эрец, дабы разбогатеть и потом вернуться и жениться на ней и дать ей достойную и счастливую жизнь. Мысль эта, что его друг уехал за границу ради Сони, подняла ее в его глазах, хотя и не понравились ему ее слова.