Радостный и довольный вышел Ицхак из дома старца. Гора с горой не сходится, а человек с человеком встретится. Такого прекрасного приема не представлял себе Ицхак. За все те годы, что они провели вне Эрец Исраэль, они не сблизились, в Эрец Исраэль — сблизились. Все евреи братья — в особенности в Эрец Исраэль. О многом спрашивал его старец. То, о чем Ицхак никогда в жизни не задумывался, после слов старика стало ему близко. «Нельзя человеку брать грех на душу, — повторил Ицхак слова старушки на идише и рассмеялся про себя, — какие такие могут быть грехи у этой скромницы? Нельзя человеку брать грех на душу?..» Встал вдруг его собственный грех перед его глазами, и бесконечная грусть окутала ему сердце, и, как бы пытаясь предать забвению тот период своей жизни, он принялся размышлять о том, как легко было бы не делать того, что он сделал. Но то, что сделано, не воротишь. Совершил человек проступок — он не может очиститься, разве только если раскается. Но здесь — какая польза от раскаяния? Ведь раскаяние в содеянном приходит от самого деяния, а если он женится на Соне, чем это поможет Рабиновичу? Владыка мира! Что же мне делать? Как мне поступить?

2

Прошло несколько дней, и опять пришел Ицхак к старцу. Но второй визит — не первый. Мало того что старик не оказал ему радушного приема, он встретил его сердито. Не приведи нам, Господи, такого, дорогие друзья! Убежден был Ицхак, что реб Моше-Амрам обрадуется ему, а он даже злится. Ох уж эти старики — вначале они приближают тебя, только пошел ты им навстречу — отталкивают тебя.

Когда понял Ицхак, что он лишний, собрался уходить. Сказал ему старик: «Торопишься ты?» Сказал Ицхак: «Я не тороплюсь». Сказал старик: «Если так, почему ты собираешься уходить?» Сказал Ицхак: «Вижу я, что лишний я здесь». Сказал старик: «Почему ты видишь то, что лишнее, и не видишь то, чего не хватает?» Указал он ему на его подбородок и сказал ему: «Если ты за пределами Эрец пренебрегал обязанностью носить бороду, кто в Эрец Исраэль принуждает тебя к этому?» Решил Ицхак показать свой ум и начал говорить с позиции Торы, чтобы было старику приятно. Сказал он ему: «Я слышал, что заповедь отращивания бороды не принадлежит к заповедям, связанным с Эрец». Вскочил старец со своего места, как змеей укушенный. Но тут же сел снова, взял Ицхака за руку и сказал ему: «Друг мой, что ты рассказываешь мне новости? Ведь на бритье бороды наложен запрет из Торы». Затем положил старец свою руку на его руку и сказал: «Садись, будь добр, садись! Если ты не спешишь к полуденной молитве в синагогу, ты не должен бежать». Крикнул старик в сторону другой комнаты: «Шифра, Шифра, принеси угощение для моего гостя!»

Вошла миловидная девушка и принесла воду и сласти. Налила воды в чистый стакан и сказала: «Пусть господин отведает на здоровье!» Посмотрел на нее любовно старик и сказал Ицхаку: «Внучка она моя, дочка дочери». Не успел Ицхак взглянуть на нее, как она вышла. В эти минуты потемнело в глазах Ицхака, и сердце его дрогнуло. На кого был Ицхак похож в эти минуты? На Адама, у которого вынул Господь, Благословен Он, одно из его ребер, и поставил перед ним Хаву. Но Ицхак отвел глаза от этой девушки, потому что считал себя женихом Сони. Явились глаза его сердца, и снова встала перед ним она, девушка эта. Стало грустно Ицхаку Однако крупица радости привносила некую сладость в его печаль.

Часть тринадцатая ПАМЯТНЫЕ ТАБЛИЧКИ

1

Ицхак закончил красить в Венгерском квартале, и все — довольны его работой. Золотые руки у Ицхака, и все, что он делает, — делает великолепно. Жаль его, этого мастерового, что он не так хорош, как его работа. Одет он в шорты, и нет у него пейсов и бороды. Странно, что реб Моше-Амрам, тесть рабби Файша, принимает его. Да только реб Моше-Амрам — новый человек в Эрец и ведет себя в некоторых вопросах, как в галуте. Хотелось бы знать, что скажет рабби Файш, когда увидит этого «поляка», бывающего в его доме.

Ицхак тем временем малярничал в других районах города. Новые дома вырастают, старые требуют обновления. Этот — оттого что пришло время заново покрасить его, а этот — оттого что видит своего приятеля с обновкой и тоже не желает отставать от него. Иногда работает Ицхак в новом доме, а иногда — в старом доме. Красит двери и жалюзи, стены и потолок, согласно желанию хозяина и состоянию дома.

2

Есть еще одно ремесло в руках Ицхака — это изготовление вывесок и памятных табличек. Во всех концах земли и на далеких островах нашлись благочестивые, щедрые сердцем люди, которые возвели здания и приобрели дворы, посвященные Всевышнему и стране Его, Торе Его и тем, кто ее учит. Каждый человек, любящий Иерусалим и имеющий такую возможность, оставляет по себе память в Иерусалиме — строит дом и посвящает его городу, приобретает двор и посвящает его городу. И когда Господь, Благословен Он, вспоминает своих сынов, то прежде всего смотрит на Иерусалим, видит эти дома и дворы, качает удовлетворенно головой и говорит: «Какой народ создал Я! Разве найдется еще нация в мире, которую изгнал Я из ее страны, но все еще глаза ее и сердце ее — с ней?» И каждый, посвящающий дом Иерусалиму, прибивает к нему памятную табличку, чтобы оставить по себе добрую память в стенах города, и пишет на ней свое имя, и каково именно его пожертвование на вечную память во все времена. Тот, кто заслужил, — пожертвования его приняты, а имя забыто. Тот, кто не заслужил, — имя его помнят, а пожертвованиями его пользуются люди недостойные. Про Ицхака, товарища нашего, говорили в городе, что его краски устойчивы и к дождям, и к ветрам, и к снегу; и его приглашали делать надписи в красках на этих табличках. Насколько прочны его краски? Как-то раз сделал Ицхак надпись на шкуре собаки, и собака эта крутилась в течение многих месяцев на самых разных мусорных свалках, но надпись не стерлась. А почему он решил писать на собачьей шкуре? Об этом будет рассказано в свой черед.

Где же эти красивые памятные таблички, расписанные замечательными красками Ицхака? Неужели зря расхваливали краски Ицхака? Прежде чем спрашивать о табличках, надо спросить о самих зданиях. Часть из них разрушилась, а часть перешла в руки иноверцев. И мало того, даже целые кварталы ушли из наших рук. Сколько денег вложили в эти дома, сколько людей жило в этих кварталах! Сейчас нога еврея не ступает там, слова молитвы «Свят, свят, свят..» и «Благословите…» не слышны там. Но в любом случае добровольные пожертвования эти не были напрасными, ведь евреи, жившие в этих домах, родили сыновей и дочерей, которые в будущем отстроят Иерусалим, и он станет еще прекраснее, чем был когда-то, и уже не покинут они его никогда.

Так вот, кроме покраски домов и утвари, расписывал Ицхак вывески и памятные таблички. Не найдется квартала в Иерусалиме, где бы ты не встретился с красками Ицхака. И даже наши братья, сефарды, которые считаются лучшими ремесленниками, чем ашкеназы, признают, что ашкеназ этот, Ицхак Кумар этот — блестящий мастер, и, когда кто-нибудь из них хочет оставить по себе память, он приглашает Ицхака расписать его памятную табличку своими красками, и нечего говорить о братьях наших, ашкеназах. Короче, нет квартала в Иерусалиме, где бы ты не встретился с красками Ицхака. В Камне Исраэля, и в Доме Исраэля, и в Собрании Исраэля, и в Лагере Исраэля, и в Жилищах Исраэля, и в Спасении Исраэля; в Шатре Моше, и в Памяти Моше, и в Напоминании о Моше, и в Деснице Моше, и в Воротах Моше; в Доме Давида, и в Доме Йосефа, и в Доме Яакова; в домах Оренштейна, и в домах Шимона ха-Цадика, и в домах Ворнера, и в домах Мендла Ренда, и в домах Шмуэля Штройса; в Варшавском квартале, и в Бухарском квартале; в домах колеля Вахлина, и в домах хабадского колеля, и в домах колеля Рейсана; в домах, построенных чиновниками и архитекторами голландского и германского колелей, и в домах сефардов, и в домах марокканцев; во дворе колеля Австрийской Галиции рядом с Меа-Шеарим и в домах колеля Австрийской Галиции в других местах; в Махане-Йегуда, и в Мазкерет-Цви, и в Мишкенот-Шеананим; в Нахалат-Яаков, и в Нахалат-Цви, и в Нахалат-Шиве; на воротах Милосердия, и на Вращающихся воротах, и на Воротах Справедливости; у входов в синагоги и бейт мидраши, у входов в больницы и у входов в миквы, и во многих-многих других местах.