Утро было звонким и чистым. Чистым от того, что в окна, даже через плотные шторы, коими они были прикрыты, все одно пробивался солнечный свет, от чего глаза слегка побаливали. Все за то, что на дворе нынче ясный и безоблачный день, а с ярко–голубого неба на укрытую снегом землю взирает ласковое солнышко. Тепла от того никакого нет, но зато сердце переполняет радость.
А что до звонкого. Так ведь иначе и не скажешь. Все разноголосые певуньи сейчас подались в теплые края, но зато воробьи чирикают без умолку. Парочка даже забралась на подоконник окна его спальни и гомонят непрестанно. Но это не раздражает, а даже наоборот, греет и дарит покой.
А может все дело в сне. Какой он видел сон! Просыпаться не хотелось. Ему приснилась Наталия. Она была в цветастом сарафане, просторном и легковесном, с платочком увязанным по простому, словно и не царского роду, а крестьянка, веселая и беззаботная. Ох, как она его ругала! Называла несносным мальчишкой, удумавшим невесть что, решившим сдаться и искать утешения у нее на груди. А ведь не правильно это, потому как он муж и ему стоит быть сильным, а не прятаться за девичью юбку.
Благодарила какого‑то Сергея Ивановича, за то, что тот наставил на путь истинный, ее братца неразумного и непутевого. Мол, воротил глупенького с полдороги. Просила присмотреть за Петрушой, ее душой и отрадой, оборонить от бед и напастей.
Видел он и этого Сергея Ивановича. Потешный дядька. Толстый и грузный, куда Андрею Ивановичу Остерману. А лицо… Щеки отвисшие, нос пимпочкой, глазки маленькие. Помнится, английский посланник подарил Петру, пару щенков породы их страны, бульдогами прозываются, так тот Сергей Иванович, не в обиду ему будь сказано, ну больно уж на него походит. Смех, да и только.
Но как не потешно он выглядел, как ни странно был одет, больно уж просто, без шитья дорогого, кружева и иных излишеств, отчего‑то по настоящему над ним потешаться не хотелось. Даже наоборот. Ни на минуту не отпускало желание поговорить с ним, пораспрашивать и даже… Обнять, припав к широкой груди и расплакаться на ней благодарными слезами. С чего бы это, ведь не сделал тот ничего ему доброго. Хотя и не отпускало ощущение, что встречались они. Опять же, сестрица сказывала, что тот оказал ему услугу неоценимую. Но от чего так, на ум ничего не приходило, хоть головой о стену.
Хотел было поговорить. Растормошить. Но дядька лишь улыбнулся и отошел в сторону. Только и сказал, что еще наговорятся, а вот сестрица не всякий раз в гости захаживает. А потом, как‑то исчез, истаял, оставив его и Наталию наедине. Ох и наговорились они. От души. Ну, совсем как в былое время, когда она по ночам прибегала к нему, и они укрывшись одним одеялом, чтобы никто не застал, говорили до самого утра.
Вот какое это было радостное и светлое утро. А еще, он вдруг ощутил, что жар отступил. И пустулы, язвы оспенные, не так зудят. Не иначе как в ту ночь миновал кризис и он сейчас пошел на поправку. Хм. Это еще, что за словечко такое в голове возникло. А что оно значит? Так то и значит, что излом в болезни случился. Это наверное ему учителя сказывали, да он позабыл, а вот теперь вспомнил.
А ночка та веселая выдалась. Ор такой стоял, что мама не горюй. Какими только карами преображенцев не стращали. Казнью лютой грозились. Требовали, чтобы немедля допустили до государя. Остерман лиса, громче всех орал, не верил, думал Долгоруковы его опять обвести вокруг пальца хотят. Ведь было уж, когда болезнь от него да от других скрыли. А тут всем Иван распоряжается. А кто он есть. Долгоруков и есть, сын Алексея Григорьевича, пуще иных в этом деле измазавшегося и стремящегося стать тестем государя.
Пришлось внести коррективы (о, еще одно слово мудреное) в первоначальные распоряжения, так как даже словам медикуса не поверили. Остерман и митрополит так те прямо кричали о намерении Долгоруковых осуществить подмену. Мол не вышло с поддельным тестаментом, так они вон, что удумали. Ведь императора соборовали и смерть зафиксировали. Про тестамент, Петр сразу на ус намотал, что с того, что безусый пока.
Велел, впустить господ из тайного совета, хоть и худо ему было несказанно. Нельзя было иначе. Как видно в подмену поверили сразу и все. Даже Долгоруковы, считая это делом рук Ивана. Поначалу‑то они вопили ничуть не слабее противников. Но как только сориентировались, то тут же начали противиться, желанию взглянуть на императора. Мол, вьюноша с того света вынулся, а его опять хотят в могилу свести.
Вот только при виде больного, со страдальчески горькой ухмылкой, но живого императора Долгоруковы опешили ничуть не меньше остальных. Окинул он их тогда внимательным взглядом, а потом глянул на Ивана. Тот все понял и уже не церемонясь, при поддержке гвардейцев, попросту выставил всех вон, не считаясь ни с возрастом, ни с положением, ни с родством. Лихо так, выставил, в одночасье.
Ваня, Ваня, что же ты за человек такой. Разузнал Петр о тестаменте. Все доподлинно выяснил. Да тут и трудов особых не было. Просто поинтересовался у Василия, которого теперь как талисман, как крест нательный собирался при себе держать неотступно. Вляпался таки друг и фаворит. Подпись Петра на документе подделал, да еще и выкрикнуть успел, мол вот завещание императора, прочащее на российский престол невесту государеву Катерину, сестру самого Ивана выходит. А теперь любой приказ с полуслова, с полувзгляда выполнить готов.
Оно вроде и понятно все. Тем более, документ Василий сумел раздобыть и передать государю. Да только рубить с горяча Петр не спешил. Тут нужно все обмозговать, остыть, выздороветь, чтобы голова светлая, а не в дурмане и только потом решать, как быть. Жизнь она по разному может диктовать.
Вот взять хотя бы Меньшикова Александра Даниловича. Ведь на что человек преданный деду был, а и то, умыслил извести дитя императора от полюбовницы, дочери молдавского господаря. О безопасности своей беспокоился. Заговор учинил, что узнай дед, не сносить шельме головы. Но против самого государя даже в мыслях никогда не держал. Живот был в любой момент положить.
Вот и Ванька может все больше из опасений. Хотя, плаха по нему плачет. Это же додуматься, воспользоваться тем, что почерки их схожи и подпись императора подделать. И за куда меньшее головы лишались. Было дело забавы ради, Петр и сам поощрял такие проказы. Несколько указов так и прошли за подписью Долгорукова, а не Петра. Теперь‑то он понимает, что забава дурная была, но сделанного не воротишь.
Ванька паршивец, заигрался, но ведь когда‑то сам же Петр его и поощрял. А ну как все же руку правую отрубит? Нет, второпях решать не стоит. Без верных людей не удержаться, а у него таких и нету. Деду оно куда как проще было, с его потешными. Почитай все сподвижники вышли из преображенцев, да из семеновцев. А у него такого задела нет. Даже товарищей по детским играм не имеет.
А может оставить все как есть? Пусть идет как идет. Женится на Катьке, как и обещал. Ну, возьмут Долгоруковы силу. Зато ему покойно будет. Прислушался к себе и понял, что от одной только мысли о том, яриться начинает, да так, что чаще задышал. Нет, не смирится он с тем, чтобы им вертели как хотели. Он император! Он! И другому, не быть!