Йона Тойбер, скрытый супницами и салатницами, много ел. С тех пор как заболела его жена, он ел очень мало, боясь объесть детей, и сейчас он вознаграждал себя за вынужденный пост. В продолжение всего обеда он сидел с полуприкрытыми глазами, как бы размышляя о чем-то самом сокровенном.
Ужинали не спеша. Никто никуда не торопился, все просили добавки. Наконец последняя вилка была положена на тарелку и последний из сидящих за столом вытер губы салфеткой.
Борух-Меир поглаживал бороду, завивая ее внутрь. После такого вкусного и обильного обеда, думал он, приличия требуют завести приятную беседу. Заметив, что Гиршл почти ничего не ел, он сказал:
— Судя по твоей тарелке, можно подумать, что у нас сегодня постный день.
Повернувшись к Мине, он добавил:
— Как у вас здесь уютно, мадемуазель.
Берта посмотрела на него с удивлением.
— По-моему, вы могли бы называть свою невестку по имени, — сказала она.
Йона Тойбер приоткрыл один глаз и посмотрел на Мину, которая промолчала. Борух-Меир бросил на него взгляд и потер руки, как бы в ожидании. Йона сделал вид, что этого не замечает, а может быть, действительно не заметил всеобщего выжидательного настроения, но в конце концов прочистил горло и принялся говорить:
— Позвольте мне рассказать вам кое-что. Кое-что, достойное внимания. Однажды мне случилось провести день в одном Богом забытом местечке. Если не считать стаи гусей на базарной площади, нигде не было и признака жизни. День выдался невероятно жаркий, и я умирал от жажды. Оглядевшись, заметил то, что могло сойти за бакалейную лавку, зашел туда, чтобы купить лимон и приготовить себе питье. Продавец посмотрел на меня так, как если бы никогда о лимонах не слышал. Тогда я попросил пива, и он опять посмотрел на меня с удивлением. Можно было подумать, что я прошу у него луну! Тогда я попросил дать мне стакан воды. Не стану утверждать, что мне отказали и в этом, — воду принесли, но не в стакане, а в черной, ржавой жестянке. Пока я решал, стоит ли пить ее, безопасно ли это, я взглянул на ту, которая принесла эту воду. И если это была не принцесса, то только потому, что принцессы на такой свалке не живут.
Очевидно, Йона Тойбер хотел что-то сказать иносказательно, в виде притчи, но ему не удалось донести ее смысл до присутствующих. Столовая в доме Цимлихов отнюдь не напоминала бакалейную лавку, а Мине, при всей ее воспитанности и привлекательности, было далеко до принцессы. Однако уже то, что Йона рассказал случай из своей жизни, разрядило атмосферу. Очень неудобно, когда после торжественной трапезы все замолкают.
Гиршл который почти ни к чему не притронулся, смотрел на компанию, выглядевшую после трудов праведных несколько сонной. Он был рад, что чувствует себя легким и бодрым. За несколько дней до этого он прочел брошюру, в которой осуждалось употребление в пищу мяса, рыбы, вина и прочих излишеств. Сейчас, при виде такого количества сытых людей, он подумал, что его покойный дядя, вероятно, был никем не понятым вегетарианцем и бежал в леса, чтобы вести здоровый образ жизни. Возможно, автор брошюры был прав, думал он, осуждая обжорство, и безмерная жадность — корень всякого зла. Если бы моей матери не вскружили голову деньги Цимлихов, мне не пришлось бы сидеть за этим столом. Он поглядел, не осталось ли что-нибудь из той мерзости, от запаха которой у него текли слюнки, и поймал на себе взгляд Мины. Ей тоже, казалось, было не по себе. Возможно, и ей в голову пришли те же мысли. Ему захотелось спросить ее, о чем она думает.
Неправда, думал Гиршл, что голод туманит голову. Напротив, чем более свободен желудок, тем яснее работает мозг. Именно голодный я понял, что пора как-то реализовать себя, свои возможности. Но как это сделать, когда я полностью завишу от родителей? Он посмотрел на Мину и задал себе вопрос, не читает ли она его мысли.
Мина же хотела одного — быть где-нибудь в другом месте. Ее душил корсет. «Бедная девочка слишком туго затянулась», — подумала Берта, увидев дискомфорт, испытываемый дочерью. «Слава Богу, — думала Цирл, — что в мое время такие пытки еще не были изобретены».
Вошла служанка с большим пирогом, испеченным из кукурузной муки в виде мужской шляпы, именуемой «котелок», с начинкой из слив и грецких орехов, покрытым сахарной глазурью. Все, кроме Гиршла, уже буквально трещали по швам, но аромат, исходящий от пирога, был так соблазнителен, что никто не мог устоять. Даже Гиршл взял большой кусок и съел его, облизываясь.
— Признайся, Гиршл, — обратилась Цирл к сыну с улыбкой, — что пирог замечательный.
Гиршл покраснел: только что он хвалил себя за умение сдерживать свои низменные чувства, и вот он — такая же свинья, как и все остальные. И это еще было не самое худшее! А худшее было то, что с теми же словами, которые сейчас произнесла мать, он обратился к ней в день приезда в Шибуш Блюмы, выложившей на стол свои домашние пирожки.
…После благодарственной молитвы все перешли в гостиную, где стоял столик с сигаретами и конфетами. Это было нововведение, привезенное Миной из Станислава.
— Гедалья, — повернулась к мужу Берта, — почему ты не расскажешь, откуда эти сигареты?
Гедалья казался озадаченным.
— А что тут рассказывать?
— Давай, давай, — настаивала Берта. — Это интересная история.
Цирл ласково посмотрела на Гедалью и сказала:
— Давайте, сват, рассказывайте, откуда у вас такие сигареты.
— У нашего графа, — вздохнул Гедалья, — есть младший брат, порядочный мот, который привозит эти сигареты каждый раз, когда приезжает в Маликровик.
— Что же ты не расскажешь самое интересное, Гедалья? — подстегивала его жена.
— Он еще не закончил свою историю, — вступилась за него Цирл.
Гедалья вытер лоб и продолжал:
— А история этих сигарет такова. Изготавливаются они специально для брата нашего графа одной табачной фабрикой в Париже по особой рецептуре. И поскольку наш граф держит своего брата на коротком поводке, зная его страсть к мотовству, этот братец за неимением денег расплачивается со всеми сигаретами. Если слуга снимет с него пальто, если кучер подвезет куда-то, он вместо чаевых дает им сигареты. Вчера графский кучер остановился выпить стаканчик водки в нашем кабачке, расплатился этими сигаретами, а хозяин кабачка продал их мне.
— А тебя, Гиршл, не интересует, что курит брат графа? — спросил Борух-Меир, потирая руки. — Возьми сигарету. Мы с матерью простим тебе, что ты куришь в нашем присутствии.
Тойбер вынул сигарету из коробки, внимательно осмотрел ее и сунул в рот. Затем, еще не зажигая ее, положил руку на плечо Гиршла и увлек его в сторону от всей компании. То ли потому, что ему уже нечего было сказать Мине, то ли ему приятно было размять ноги после длительного сидения за столом, но Гиршл был рад этому.
— Культурная барышня, — высказался Тойбер с непроницаемым лицом.
Он пожал руку Гиршла и продолжал: