Легкие облака на небе порой заслоняли солнце и, отбрасывая быстро бегущую тень на землю, образовывали на небе странные нагромождения. Птицы призывно кричали в оголившихся полях, и сочные желтые груши свисали с веток. В Маликровике молодые крестьянки, сидя на крылечках своих домов, вязали косы чеснока и лука, чтобы затем разложить их на солнце для просушки. Птицы, готовящиеся к отлету, ежедневно взмывали в небо для пробы сил. Облака над головой то сливались вместе, то расходились каждое своей дорогой. Если дождя еще не выпадало, то, без сомнения, лишь потому, что праздник Суккос еще не закончился и евреи в Святой земле и во всем мире еще не молили Бога о нем.
Для Гедальи Цимлиха это был год изобилия, превосходный урожай принес ему большие деньги. Цены на домашнюю птицу и яйца на рынке возросли. Если Господь решает проявить щедрость, Он не останавливается на полумерах. Трудно поверить, но те же куры, еще недавно копавшиеся в мусорной куче на ферме Гедальи, сейчас с большими почестями принимались на железнодорожной станции проводником в островерхой кайзеровской фуражке, который отправлял их, а также их яйца в Германию. Даже во времена Мишны, когда был сочинен трактат «Бейца», что на иврите означает «яйцо», яйца не были в таком почете. И пусть они всегда хорошо раскупались в Шибуше, никогда от них не получали такой прибыли, как сейчас. Арнольд Цимлих, кузен Гедальи, завел даже специального агента, который скупал их для отправки за границу, в Германию.
Конечно, многие обвиняли г-на Цимлиха в том, что он вздувает цены на яйца, и в то же время не меньше людей были благодарны ему за то, что он дает им средства к существованию. Это были не только продавцы кур, но и плотники, которые изготавливали курятники и ящики для укладки яиц, крестьянки, сортировавшие яйца и перекладывавшие их соломой, конторщики, оформлявшие документы на экспорт. Не то чтобы в Германии не было кур или яиц — но разве можно сравнить вкус немецкой курицы или немецкого яйца с вкусом галицийской птицы или яйца! Если до появления Арнольда Цимлиха шибушские ребятишки сбегались отовсюду поглядеть на одну-единственную немецкую почтовую марку, то теперь в городе не было мальчишки, который не собрал бы коллекции марок. И даже если цена на яйца повысилась, люди ведь не перестали их есть! А между тем старожилы города еще помнили времена, когда яиц было так мало, что за одну штуку надо было выложить целую крону, и хозяйки не позволяли себе смазать яичным желтком субботние халы, хотя до этого даже хлеб, который семья ела в будни, обязательно смазывался яйцом.
Гиршл и Мина проводили праздник в Маликровике. Их там встретили с радостью и угощали как дорогих гостей. Разместили в девичьей комнате Мины, в ней никто не жил со дня свадьбы ее хозяйки. Пол в комнате был натерт и блестел, как зеркало, а стены свежевыкрашены. Пока Гедалья строил праздничное сукко, Берта и служанки готовились к приему гостей: чистили, скребли, удаляли паутину. Нежилую комнату нелегко привести в должный вид; хотя мезуза, прибитая к двери, не впускала туда злых духов, ничто в мире не могло помешать проникновению туда пыли. Так Небо выражало свое неодобрение в связи с тем, что некоторые евреи допускают, чтобы у них в доме пустовали комнаты, тогда как другим негде жить.
Кровать Мины снова была чисто застелена и пахла одеколоном. Рядом поставили кровать для Гиршла, и он мог бы обонять исходивший от нее запах свежего дерева, если бы его не перебивал запах одеколона. Каким образом плотник Бендит, который сам никогда не спал на кровати и ночи проводил, свернувшись калачиком на полу, сумел соорудить такую отличную кровать — кровать для использования в течение трех-четырех дней, было одной из задаваемых нам Богом загадок. Правда, Гиршл проводил на этой шикарной кровати не так уж много времени, поскольку вставал еще до рассвета. День и ночь бывают везде, но не везде они одинаковы. Гиршлу нравилось смотреть, как просыпаются дома, сараи, стойла, деревья и кусты, как они освобождаются из-под окутывавшего их, подобно одеялу, белого тумана, через который тускло светит луна и сияют звезды. Проснувшиеся первыми крестьяне выходят из своих изб задать корм скоту, встречающему их радостным мычанием и блеянием. Гиршл вскоре возвращался в цимлиховский дом.
Мина обычно спала до девяти утра.
— Ты что, уже встал, Генрих? — спрашивала она с удивлением, потягиваясь.
Чтобы не нарушать мирный покой утра, Гиршл отвечал кивком головы. Потом приходила старая няня с тазиком горячей воды, чашкой кофе, наполовину состоявшего из сливок, и ватрушками с изюмом.
— Какой сегодня день? — спрашивала Мина, слизывая скопившиеся поверх кофе сливки и откусывая ватрушку.
Затем заходили взглянуть на нее родители: Гедалья со свежими листиками ивы в бороде — он ходил на речку наломать ивовых веток для праздничного лулова — и Берта с тарелкой желтых груш.
— Хорошо спалось? — спрашивала Берта.
Мина, зевая, смотрела на часы, стоявшие на тумбочке.
— Если тебя интересует, сколько я проспала, то отвечаю: более чем достаточно. Если же ты спрашиваешь, выспалась ли я, то скажу, что здешние ночи слишком коротки для меня.
— Тогда переворачивайся на другой бочок и поспи еще, — советовала мать. — До обеда еще далеко. Идем, — обращалась она к Гедалье, — пусть ребенок еще поспит.
И оба уходили.
Гиршл шел посмотреть на сукко, которое Гедалья поставил в уютном месте, украсил гирляндами плодов и колосьями. Легкий ветерок приподнимал разрисованные простыни, служившие стенками, позволяя видеть простиравшиеся вокруг леса и поля, где молча трудились мужчины и женщины — для песен о русалках или о чем-нибудь подобном было еще слишком рано. Завернутый в талес, Гиршл читал утреннюю молитву, в которой благодарил Господа за то, что Он оберегал его душу, пока он спал, сохранил ее до утра. Он чувствовал себя отдохнувшим морально и физически, как чувствует себя человек в собственном доме, где каждая комната чисто прибрана. В самом умиротворенном состоянии духа он читал «Псукей дезимра», «Шма», «Шмоне эсре», «Алел» и «Мусаф». Гедальи не было дома, он совершал обход усадьбы. Берта занималась на кухне, а Мина еще лежала в постели, лениво раскидав руки и ноги, нисколько не тяготясь бездельем. До Шибуша было всего час ходу. Там уже в это время открывались лавки и люди показывали друг другу свои луловы и эсроги, причем каждый был уверен, что ему досталось лучшее, что можно купить.
Вид сукко, сооруженного тестем, создавал у Гиршла праздничное настроение. Ничего подобного нельзя было встретить в узких улицах Шибуша — там каждый праздничный шалаш выглядел как горб на спине у человека. Не раз в Суккос Гиршл предпочитал пропустить обед, чем есть его в таком сукко. Может быть, евреи, которые жили на окраине города, такие, как Акавия Мазл, строили себе более просторные сукко?
Гиршл давно уже не вспоминал Акавию Мазла. Было время, когда он много думал об этом человеке, который влюбился в дочь своего бывшего ученика Тирцу и женился на ней, Тирцу, беседовавшую со своей подругой Блюмой о своем муже и о молодом Гиршле Гурвице. Но однажды Гиршл принял твердое решение гнать от себя такие мысли.
Между тем Гедалья вернулся домой, Берта накрыла стол в сукко, Мина пришла туда в утреннем халате. Если бы дело касалось ее одной, она бы, вероятно, поспала еще немного, задерживать же других ей не хотелось.