– Что в ней хорошего, раз понятно?
– Фантастика – не детектив, чтобы читателю до последних страниц загадки загадывать. А написано хорошо, хотя и надуманно.
Сергей покачал головой: он не мог понять, как фантастика может быть ненадуманной. Это ж фантастика! Выдумка! Там все из пальца высосано.
Он снял кофе с плиты и быстро разлил по чашкам. Сверху в обеих чашках образовалась коричневая пена, которую Бабкин присыпал сахаром и смотрел, как медленно опускаются в кофейную темноту сахаринки.
– Это вторая книга, которую ты взял у Каморкина, – вспомнил он.
Макар посмотрел на него с легким удивлением.
– Нет. Я брал одну, а фантастику – кстати, она оказалась фэнтези, – купил вчера, ты забыл? Сегодня новую куплю, того же автора: он, оказывается, много написал. У него очень хороший слог. Правда, он мне кого-то напоминает, то есть особенно самобытным писателем его не назовешь, но для развлекательного чтива самобытность и не требуется.
Сергей перевернул книгу обложкой кверху, посмотрел фамилию автора:
– Риддер? Никогда не слышал.
И тут понял, почему вспомнил о книгах.
– Макар, ты первую книгу внимательно прочитал?
Илюшин поднял на него серые глаза – в них повис вопрос. Бабкин знал, что у Макара редкостная память на прочитанное и услышанное, а Макар знал, что Сергей об этом знает.
– Невнимательно, разумеется, – ответил Илюшин. – И, разумеется, все запомнил. А что?
– Ты ведь не просто так ее читал, для собственного удовольствия. Ты попросил ее у Каморкина, чтобы понять, какие книги нравились Стрежиной. Какой у нее вкус, что она предпочитает… И собирался даже вывести какие-то данные о ее характере. Так вывел или нет?
– Вывел, что Стрежиной нравились женские романы с лихо закрученной сюжетной линией, – пожал плечами Макар, – чрезмерно закрученной, такого в жизни не бывает. Нет, ничего интересного я оттуда не узнал. Честно говоря, у меня так и не сложился в голове портрет девушки, а я выпросил романчик у Михаила Олеговича в том числе и для этой цели.
– Что у тебя не сложилось? – спросил Сергей удивленно. – Девушка как девушка.
– В том-то и дело, что не совсем. У нее, по описанию друзей и близких, такой набор черт характера, что она должна быть довольно неприятным человеком. Выросла замкнутой, необщительной, в детстве не получала любви и заботы от семьи, а повзрослев, и вовсе порвала с родными отношения. Отличается не самым привлекательным для людей качеством – прямолинейностью. Что еще? Искренность. Если она почти всегда искренна, значит, не способна быть тактичной. Вспомни, что Стрежина объяснила Вениамину Рощину, когда ушла от него. Скажи, почему бы ей не соврать, а? Неужели она была настолько безразлична к собственному другу, что не понимала, как его заденет ее «правда» о нем? Одно из двух: или не понимала, и тогда она невнимательный к людям человек, даже к близким… Или понимала, и тогда ее безразличие к чувствам Рощина граничит с жестокостью. Меланхолична, явный интроверт, очень скрытна, из близких людей – один старик-дядя, которым она восхищается. Но восхищается, заметь, не потому, что Михаил Олегович хороший, порядочный человек, а потому, что он талантливый фотограф. Каморкин рассказывал, с каким восторгом Вика смотрела его снимки, как она переживала, когда какой-то журнал опубликовал его снимки без разрешения и не выплатил Каморкину гонорар. Мне сдается, что ее задело покушение на профессиональную честь дядюшки, а вовсе не то, что ему попросту денег не хватает на хорошие пирожные и печенье. Она явная максималистка во всем, а максималисты редко бывают симпатичными людьми: слишком они уперты, слишком озабочены поисками правды.
– Но подруга и дядя любили ее, – возразил Бабкин, неприятно задетый рассуждением Илюшина.
– Этого я и не могу понять, – пожал плечами Макар. – Таких, как Стрежина, как правило, уважают, иногда им завидуют, но их почти никогда не любят. Я думал, что, может быть, после прочтения книжки меня осенит, но не осенило.
Бабкин залпом допил кофе, старательно соскреб со дна не растворившийся сахар. Илюшин бросил взгляд на его насупившееся лицо, но ничего говорить не стал. «Пусть сам все обдумает. Лишние иллюзии – это зло».
Сергей бесцельно побродил по квартире, пока Макар допивал кофе, одновременно дочитывая книгу, и наконец вернулся в кухню и подошел к окну. Небо было по-прежнему голубым, и только на горизонте висело большое облако, похожее на остров. Бабкин вспомнил все, что знал о Вике Стрежиной, вспомнил разговор с ее родственниками, рассказ Вениамина Рощина, от которого у Сергея осталось ощущение чего-то липкого, вспомнил сухого желтолицего дядюшку и его пейзаж с лесом. Сергей постоял у окна, глядя на облако и вызывая в памяти лучи света, пронизывающие лес, и маленькое дерево со сломанной веткой. А затем обернулся к Макару.
– Знаешь… – сказал он, – ты во всем не прав. Абсолютно во всем.
Илюшин, чуть не поперхнувшийся кофе, поставил чашку на стол и отодвинул книгу.
– Ты столкнулся с такими чертами в Стрежиной, которые не можешь понять, – продолжал Бабкин, глядя на обложку с лучником и птицей. – И нашел самое простое этому объяснение: замкнутая, максималистка, о людях не думает и вообще режет правду-матку. Ты говоришь о прямолинейности Стрежиной, но ни Каморкин, ни Красько о таком качестве не упоминали. Они рассказывали об искренности. У тебя получается подмена понятий.
– Нет, все-таки… – начал было Илюшин, но Сергей покачал головой.
– Макар, ты погоди, не перебивай, иначе у меня все из головы вылетит. Во, уже вылетело. Что я тебе сказать-то хотел? Понимаешь, мы так привыкли во всех людях находить плохое, что даже очень хорошего человека не можем распознать. Гадости в нем выискиваем, неприятные черты… Но ведь бывает так, что встретился хороший человек – по-настоящему хороший? Честный, искренний, добрый, в конце концов! И хоть что с ним ни делай: хоть в дурной семье выращивай, хоть с мерзавцами сталкивай, – а он все равно останется порядочным. Вот только замкнется в себе, побоится нос наружу высовывать, да и то – лишь первое время. А чуть дыхнул на него, отогрел – он сразу и оттает. Может такое быть, Макар, и не говори, что не бывает.
Илюшин молчал.
– Ты все правильно рассказал, но потому, что ты сам ее не видел, твой рассказ получился совсем о другом человеке. И я не видел, но мы с тобой разговаривали с Каморкиным, ты с ее подругой встречался – почему ты им не веришь, а веришь своим выдумкам? Не нужно тут ничего усложнять, понимаешь? Она хорошая девочка – просто чистый, правильный человечек, который родился таким: не лживым, не злым. И таким и остался. Живет, плохого никому не делает… А мы ходим вокруг кругами и думаем: где же в нем гадость-то скрыта? Как он так тщательно замаскировался, что и разглядеть-то плохое сразу не удается? Значит, большая должна быть гадость, раз он ее так спрятал.