— Явное сделать тайным бывает сложно, но тайное становится явным всегда, — повторял Игорь.
И тогда я попросил Лиду о срочном свидании… До того мы с ней уже всерьез договаривались о свадьбе. Теперь же мне предстояло заявить о разлуке. Быть навсегда вместе… Расстаться навсегда… Как это далеко одно от другого, но как оказалось близко!
В прежних разговорах со мной о нашумевшей эпопее Лида хранила неискренний нейтралитет. Ограничивалась фразами о том, что не могла бы полюбить человека, который более чем в два раза старше ее. И бросала на меня взгляды столь ослепительные, что, казалось, перед встречей закапала в глаза фосфор. Эти взоры должны были убедить меня, что она-де способна любить только сверстника. И сверстником этим являюсь я. Может, я им и являлся? А то зачем бы я был ей нужен? Никакого корыстного интереса студент первого курса представлять для нее не мог. Корысть вряд ли могло удовлетворить и мое иудейское происхождение.
На последнее свидание Лида явилась такой разодетой, что я окончательно убедился: она виновата. Уловив в моем голосе по телефону незнакомые интонации, Лида решила защититься неотразимостью. Но пустить в ход оружие, на которое рассчитывала, не удалось.
— Мы с тобой расстаемся, — сказал я.
— На сколько?
— Навсегда.
— Как? Почему?!
— Не хочу объяснять то, что тебе и без меня известно.
У психоневролога — даже будущего — должна быть здоровая психика и крепкие нервы.
Я повернулся… И пошел прочь.
— Я говорила, предупреждала, что зов крови окажется в нем сильнее зова любви! — произнесла, утешая Лиду, в тот вечер ее мама.
При нечаянных встречах Лида непременно цитировала эту фразу.
«Как я смог уйти… так спокойно? Так быстро? — недоумевал я вслух. — И не особенно мучиться?!»
— Потому что ты не любил ее. Ты ее желал! — объяснил брат-психолог.
— Что? Как ты сказал?
— Ну, хотел ее. Понимаешь, хотел! Интеллигентные люди произносят: «желал». Но это одно и то же.
— Желал? Уже в детском саду?
— Ты у нас очень способный. Но, вообще, это и у других начинается рано. — Со странным, мутным лукавством он продолжал: — Чаще всего ты смотрел на ее ноги, на ее грудь. Гораздо чаще, чем на лицо.
— Это неправда!
— Успокойся, Серега, я бы поступал так же: было на что посмотреть.
— Я запрещаю тебе… Запрещаю так говорить о ней!
— Ревнуешь? Значит, все же любил. Я устроил психологическую проверку. Не обижайся!
— Я Лиду любил! И не зов крови оттолкнул меня, а зов протеста.
— То, что не зов крови, я верю. Но и не только протест… — возразил Игорь. — А на будущее учти: стерв любят гораздо сильнее, чем порядочных и бескорыстных. Так что можно считать, что подвиг ты совершил исключительный: Пономарева ведь стерва не рядовая, а исключительная.
Он был не только психологом, но и циником. Или реалистом… А может, это синонимы?
В тот же день — тот же самый, я перепутать не мог! — телефон зазвонил поздно, когда отец, как обычно, заставил маму выйти с ним перед сном прогуляться. Меня с Игорем он не заставлял: мы и так прогуливались больше, чем, по мнению родителей, было необходимо.
— Позовите Дарью Певзнер, — не попросил, а потребовал неведомый мне голос, который никому не мог быть знаком, потому что как бы не принадлежал звонившей. Голос принадлежал потрясению, которое отобрало возраст и все другие особенности. Я позвал сестру.
— Поздравляю тебя, — сказала Ангелина Афанасьева. — Моя мама умерла.
И бросила трубку. Многоточия «занято» долго звучали в трубке, которую Даша одеревенело держала в руке.
Жена Афанасьева умерла. Сам он не ходил, а слепо и бесцельно передвигался, словно полуживой. Я впервые видел, как любовь и горе калечат людей. И как люди людей добивают.
Миледи из романа Дюма обретала злодейство в схватке. И Нелли Рудольфовна тоже… Она слилась с тем давним сценическим обликом, он со вновь приобретенной силой овладел ею. Или окончательно совпал с ее собственным обликом. Так или иначе, но полутруп Афанасьева ее не устраивал — ей нужен был труп. Она желала, чтобы скончалась репутация Ивана Васильевича, его авторитет, чтобы его режиссерская слава затмилась постыдной сенсацией. «Совратитель не смеет воспитывать!..» — эта фраза Красовской, прозвучав на художественном совете, заставила Афанасьева онеметь: оправдываться он не мог. «Обсуждать» отношения с Дашей было немыслимо. А вступать в сражение с женщиной он считал бы позором. Забыл, наверное, в своем потрясении, что д'Артаньян с Миледи все же сразился.
По раскаленному убеждению Нелли Рудольфовны, Афанасьев отнял жизнь, прежде всего, не у жены — до жены-то ей не было дела, — а у нее, которая прождала и пыталась покорить его долгие десятилетия, но так и не дождалась, не покорила. Она беспрестанно воображала ту дорогу цветов, по которой бы шествовала, если б в начале дороги не встретился он. Не зуб за зуб и не око за око нужны были ей, а лишь жизнь за жизнь. Четверть века назад она тайно, сама с собою наедине мечтала поступить с женой Афанасьева так, как поступила с ней судьба ныне. Но сейчас это не останавливало Нелли Рудольфовну: она, как многие люди, не ставила себе в вину то, что вменяла в вину другим.
И даже тот неоспоримо преступный факт, что это ее стараниями было доведено до сведения больной афанасьевской жены о «романе мужа с девчонкой», не содрогал Красовскую. Она не сомневалась, что поступила достойно и нравственно. Сравнив мимоходом, между прочим восемнадцатилетнюю Дашу с тринадцатилетней Лолитой, Красовская чуть было не закрепила за ней это прозвище. Но почти двухметровый и не бросавший угроз на ветер Имант, узнав о «Лолите», предупредил тех, кто возле него оказался:
— Если еще раз услышу, не прощу!..
Его предупреждение чудом услышало все училище, а прозвища не услышал больше никто.
Тогда Нелли Рудольфовна стала именовать Дашу «бедной девочкой».
— Я — не бедная, — возразила сестра. — А Иван Васильевич — лучший из людей!
Мне вспомнилось, что в ответ на слова Анекдота, обращенные к отцу: «Как ты теперь выйдешь на улицу?» — мама сказала: «Я выйду с ним».
Новый прилив бешенства одолел Нелли Рудольфовну: она, в конце концов, дождалась, что он полюбил… но другую, годившуюся не только ему, но и ей в дочери, а та полюбила его. Красовская чувствовала себя обманутой дважды. Нет, тысячу раз! Смерь жены Афанасьева нашептывала ей это…
Миледи стала очумело метаться, искать оружие мести. И хоть было не до юмора, в памяти внезапно возник анекдот, рассказанный Абрамом Абрамовичем: «Муж застает дома жену с возлюбленным. Он ищет пистолет, но нет пистолета. Ищет — топор, но нет топора. Ищет нож, но и ножа нет. Тогда возлюбленный жены, чувствуя себя в безопасности, говорит: «Вы можете меня только забодать!»