Краска проступила даже на Яшином лбу. Маменька, наоборот, побледнела. А Екатерина сберегла хладнокровие, давая понять, что подобные предложения для ее мужа закономерны. Она неторопливо произнесла:
— Ну, что ж… Это достойное, вполне заслуженное моим супругом признание.
Маменька взглянула на невестку так, как смотрела в детстве на влюбленного в нее одноклассника, умудрявшегося подсказывать ей безошибочные решения на экзаменах по математике, с которой у нее был безысходный конфликт. «Я бы ничего подобного произнести не смогла, не посмела. А ты за нас всех…» — отблагодарил невестку тот изумленно-восторженный взгляд.
— Большому кораблю, как говорят в России, — большое плаванье! — Посланец щеголял не только лайковыми перчатками и учтивыми манерами, но и свободным владением русской речью. — Однако корабль — это на море. А в воздухе… Первоклассные музыканты летают в салонах первого класса! Я буду сопровождать… — оповестил гость.
— А маменька и жена? — осмелился спросить Яша.
— Моя профессия требует вникать во все тонкости, все детали не только творческой, но и личной жизни клиентов, за которых мне поручено отвечать… Безусловно, вы все полетите вместе. У меня уже три ваших билета. Кстати, «три» — очень счастливая цифра, как считает мой босс. Я тоже считаю так… В унисон!
— А ему билет пока что не нужен, — шепнула маменьке Екатерина. И прикоснулась к своему животу.
— Беседа лауреата-победителя с моим патроном будет строго интимной, деловой: с глазу на глаз. Об этом свидетельствует текст приглашения. Даже я не допущен!
Он протянул приглашение Яше, но Екатерина перехватила, старательно пристроила судьбоносный документ у себя в сумочке и защелкнула миниатюрный замочек. Она все делала обстоятельно.
Они прилетели в канун предстоящей беседы. Переночевали в гостинице, о которой Екатерина сказала:
— Жить здесь, на мой взгляд, нескромно. Сюда надо водить экскурсии.
Люкс был еще бесподобнее предыдущего. Проснулись чуть свет, но от нетерпеливого беспокойства забыли позавтракать. Раньше времени спустились в лифте, сквозь стеклянные стены которого, как на слайдах, возникали, сменяя друг друга, разнообразные, несусветно роскошные этажи. А ровно в срок к подъезду подплыл до нереальности белоснежный автолайнер. Дверцу распахнул водитель, тоже напоминавший министра.
В последний момент маменька спросила:
— А где… все это будет?
— Как же я вам не показала! — поспешила с извинением Екатерина. — Как же это я…
Она проворно извлекла из внутреннего кармана Яшиного пиджака «Приглашение», столь же роскошное, как и все, что окружало их в последние дни.
«…11 сентября 2001 года. Нью-Йорк. Северная башня Всемирного торгового центра. 101-и этаж. 8 часов 30 минут утра», — молча, про себя прочла маменька.
За Яшей захлопнулась дверца.
— Мы любим тебя… И очень ждем! — крикнула Екатерина.
Маменька махала вослед.
Лимузин тронулся…
Сентябрь 2001 года Нью-Йорк
От автора. Сюжет рассказа, с одной стороны, не полностью документален, а с другой… Мы знаем, сколько террор уничтожил в то утро надежд и выдающихся молодых дарований. Быть может, они не были музыкантами… Но разве это что-то меняет?
«Не дай вам Бог жить в эпоху перемен!» — как известно, говорят на Востоке. Но коли я в эпоху ту угодил, тянет припомнить, как перемены взялись одолевать нашу семью. На рассвете девяностых годов…
Вообще-то родители мои евреи. Но папа одновременно стал считаться и «новым русским».
— У «нового русского» должны быть новая квартира, новые автомобили и, как я предполагаю, новая жена, — сказала мне мама.
— Зачем ты так шутишь?
— Я разве шучу? Ах, если б ты знал, до чего мне милей «старые русские»!
— Каких «старых» ты имеешь в виду?
— Ну, вот Василия Ивановича Сурикова, например. И еще Илью Ефимовича Репина… — Подумав, она добавила: — И еще, бесспорно, Исаака Ильича Левитана… — Мама намекнула, что и евреи могут зваться «старыми русскими», которые ей были милее «новых».
Прежде чем стать «новым русским», папа трудился в научно-исследовательском институте заместителем директора по экономической части. Его задачей было научно доказывать, что западная экономика, в конце концов, рухнет. Но время шло, а «конец концов» упрямо не наступал.
— Оставь чужую экономику в покое, — просила мама. — Придумай лучше, как, в конце концов, спасти нашу собственную. А сын тебе, обещаю, в этом поможет.
Со столь благородной целью я и поступил на экономический факультет… Предполагалось, таким образом, что я буду папе помогать, а он одновременно станет меня опекать в своем государственном институте. Но со временем выяснилось, что делать все это нам предстоит на частной, лично папе принадлежащей, фирме, к коей мама относилась с большим подозрением.
— Кстати… Почему «базарность» — понятие негативное, а «рыночность» — позитивное и желанное? — недоумевала она. — Могли бы подыскать для характера экономики более интеллигентное имя.
Великих художников мама с почтением называла по именам-отчествам. Она была кандидатом искусствоведения. И папа раньше профессией жены очень гордился. Слово «кандидат» его не устраивало, — и он величал маму исследовательницей искусств (поскольку и институт его был исследовательским!). Себя он в соседстве с выдающимися учеными не числил, а мама в родстве с мастерами кисти и музыки, по его разумению, состояла. Когда к нам в прежние годы приходили гости, папа демонстрировал «на закуску» журналы с мамиными статьями. А новые гости закусывали черной икрой.
К тому же в покинувшую нас пору мама и сама музицировала. Для себя, по-домашнему…
— Жена прекрасно играет на фортепиано! — оповещал папа. Он не говорил «на пианино» или «на рояле», а исключительно — «на фортепиано». Благозвучно растянутое, певучее слово ему нравилось. — Жена великолепно играет!
— Великолепно играли Сергей Васильевич Рахманинов и Святослав Теофилович Рихтер, — скорректировала его восторг мама.
«Отчество Теофилович и то наизусть помнит!» — изумился я. Иногда она добавляла к исполнительскому великолепию Эмиля Григорьевича Гилельса, чтобы не обойти стороной евреев.
Папу она, значит, осаживала, а себя все-таки за любимое им фортепиано усаживала.
Папа с пафосом объявлял:
— Шопен… Скрябин… А это Шуман…
Похоже было, что музыкальные творения и их создателей он бы безошибочно узнавал, даже если б они у нас дома исполнялись впервые.
Новые папины приятели вполне способны были спутать Шумана с автогонщиком-рекордсменом Шумахером. Автогонщик, думаю, был им понятней и ближе. И мама при них музицировать перестала.