– И как давно ты ходишь с трупом? – спросил, содрогнувшись, Трифон.
– Пятый день, – ответил старик и плюнул.
– Почему же они не отберут его силой?
– Силой? – Старик засмеялся. – Да потому, что нет у них никакой силы! Они только плачут, стонут и жалуются на нищету, а бабы визжат и трясут кулаками. Больше они ни на что не способны.
Ужасные мысли вихрем пронеслись в голове Трифона. Покраснев до корней волос, вскричал он горестно:
– Так ты ругаешься над телом христианина, не позволяя ему обрести вечное успокоение! Это великий грех! Неужто и Бога ты, старик, не боишься?
– Вся человеческая жизнь – один непрерывный грех, – равнодушно отозвался ростовщик.
– Укажи мне в таком случае дом, где живут родственники этого несчастного, – попросил Трифон. – Быть может, я сумею уговорить их отдать тебе хотя бы часть долга.
Старик непонятно ухмыльнулся и подтолкнул ногой зашитое в мешок мертвое тело:
– Слыхал? Он их уговорит! Кхе-кхе!..
Однако добросердечный Трифон твердо стоял на своем: непременно, мол, желает он повидаться с родней покойного. И ростовщик, взвалив на плечо тяжелую ношу, повел Трифона к их дому.
Всю дорогу юноша молчал, кусая губы; ростовщик же непрестанно болтал, обращаясь к безмолвному трупу:
– Видал дурака? Он думает, будто у них осталась хоть капля совести! Нет, брат, верно тебе говорю: нет у них никакой совести! Совесть денег стоит, а они… Голодранцы!
Неожиданно старик прервал бесконечный монолог и остановился.
– Вот их дом, – показал он.
Трифон ничего еще не успел понять, как на него откуда-то наскочили две жилистые простоволосые бабы и принялись визжать:
– Опять ты!.. Кровопийца! Со свету, окаянный, сжить нас хочешь! Да подавись ты этим трупом! Да поперхнись ты нашей кровушкой!
Они наступали на Трифона все ближе, размахивая костлявыми кулаками прямо у него перед носом. Отовсюду из окон повысовывались, скучно глядя, соседи.
– Видал?! – пронзительно завопил ростовщик, хватая Трифона за рукав. – Видал?!
Не говоря ни слова, Трифон повернулся спиной к беснующимся бабам и пошел прочь, а ростовщик, волоча мешок, побежал за ним с криком:
– Видал?! Нет, ты видал?!
Так прошли они две или три улицы. Трифон шагал широко, даже как-то яростно, и все время кусал губы, терзаемый мучительной думой. Ростовщик же неустанно проклинал его и поливал самой отчаянной бранью.
Вдруг Трифон повернулся к ростовщику и молвил, страдая:
– Хорошо же! Слушай, бессердечный: я сам выкуплю у тебя тело этого человека! Сколько ты за него хочешь?
– Я желаю вернуть свое! – завопил ростовщик, как одержимый. – Свое! Свое!
– Сколько?! – потеряв всякое терпение, закричал и Трифон.
– Свое! Свое! – не унимался старик.
– Сколько? – повторил Трифон уже тише. Ростовщик замолчал. Прикрыл глаза красными воспаленными веками.
– Что? – переспросил он. – О чем ты только что спрашивал?
– Я желаю купить у тебя мертвое тело, – сказал Трифон. – Назови цену.
– Скажем… шестьдесят иперпиронов, – быстро проговорил ростовщик.
Кровь бросилась Трифону в лицо.
– Побойся Бога, старик! Это же целое состояние!
Ростовщик пожал плечами:
– Всякий товар имеет свою цену. Не хочешь – не плати.
– Сбавь хоть немного, – взмолился Трифон. У него не набралось бы шестидесяти иперпиронов.
– Да ты погляди, каков товар-то! – принялся уговаривать ростовщик и несколько раз встряхнул мешок. – Ведь не жида тебе какого-нибудь продаю, не сарацина черного, не евнуха стыдного! Настоящий крещеный христианин, хоть и грешник – да кто на этом свете не грешен? Подумай-ка хорошенько!
– Тут и думать нечего, – опечаленно молвил Трифон. – Отдал бы я тебе все, чем владею, лишь бы спасти душу этого человека. Но такую цену я заплатить не в состоянии.
– Хорошо, – смягчился ростовщик, видя, что Трифон говорит от чистого сердца. – Сколько же ты согласен за него выложить?
Сказать бы сейчас Трифону – мол, половину того, что спрошено, – глядишь, и ростовщика бы уломал, потому что тот уже понял: не видать ему за покойника даже ломаного гроша. Хоть какие-то деньги сберег бы для себя Трифон. Так нет же! По горячности все, что имел, кровопийце отдал! Сам же, завладев мертвым телом, предал его достойному погребению, после чего остался в Константинополе совершенно нищим.
Пытался поначалу просить милостыню. Останавливал прохожих тихой речью и рассказывал, что лишился всех средств к существованию, купив у ростовщика мертвое тело, зашитое в мешок. Но Трифона даже не до конца выслушивали – сразу принимались бить за такую скучную ложь.
Стал Трифон угрюм, неразговорчив. Страшно отощал.
Начать бы ему воровать пораньше, пока еще ловкость в руках оставалась, пока еще ноги быстро бегали. А он, по глупости, выждал до крайнего часа, когда в глазах все замутилось от голода, и только тогда забрался одному купцу в кошель.
Купец тотчас его сцапал и отдал своим слугам. Трифон, однако, сообразил – закричал, отыскав в себе последние силы:
– Спаси меня, господин! Не оставь милостью! Господи – Ты один знаешь, за что терплю!
Купец так изумился этим крикам, что остановил своих слуг и обратился к Трифону:
– Почему ты взываешь к Господу, вор? Что такого должен знать Господь, чего я не вижу? Любой поймет, за что ты сейчас терпишь: за кражу!
– Ах, господин, выслушай меня! – взмолился Трифон. – Не своей волей стал я вором. Прежде было у меня немало денег, ибо я рожден от благородных и состоятельных родителей…
Купец выслушал Трифона и сделался серьезен. Дивное дело: поверил! Сделал знак слугам, и те выпустили Трифона (а прежде крепко держали того за руки).
– Ну и чего же ты хочешь от меня, Трифон?
– Помоги мне добраться до дома, господин!
Купец призадумался.
– Видать, и вправду Господь тебя ко мне направил, хоть и весьма диковинным образом, – молвил он наконец. – Через несколько дней я ухожу из Города с тремя сотоварищами. Оставайся пока что при мне. Вижу, совсем ты прост, Трифон. Право слово, так ведь нельзя!
Проводник явился к полудню следующего дня. Знал он чуть по-гречески, малость по-монгольски, слегка по-латыни, сущую ерунду по-сарацински, чепуху по-армянски и чушь на диком команском диалекте; а местное наречие было ему, как он утверждал, и вовсе родным.
В путь тронулись тремя телегами – с кисами да скрынями, со скарбом да с товаром. Купцы путешествовали конными, по-господски; Трифон и Феодул – пешими, а проводник неспешно ехал впереди на низкорослой лошадке. Двигались медленно, под шаг быков, влекших телеги.